Она везде сует эти специальные индийские специи, теперь приходится всегда просекать где ближайший толчок. Иначе быть беде.

Великий больной выражался в том ключе, что чистка чакр ведет к полному выздоровлению.

— Сам посуди, Эдвард! Индийцы все как один худые, живут в грязи и совсем не болеют. А все от чего?

— От чего, Моз?

— Потому что они регулярно чистят эти самые чакры.

— Думаю, если все пойдет так и дальше, я долго не протяну, — предрек Мастодонт. — Она еще купила специальный чай, Моз. Сечешь? Говорит второй этап. К йоге надо привыкать постепенно, можно надорваться.

Припомнив званый ужин по поводу начала занятий йогой, я отрываюсь от чтения досье на американца и, распугивая мух, начинаю ржать. Мой смех эхом отдается в пустом кабинете и, кажется, что я сошел с ума. Но этот ужин стоит моего безумия. Я закрываю руками глаза, не в силах сдержаться. Картинка ясно стоит перед глазами.

На то количество рубона, которое женушка Сдобного наметала на стол, невозможно было смотреть без содрогания и внутренних вибраций. Рита суетится вокруг него.

— Сегодня ужин в индийском стиле, небольшие закуски, Макс, — мурчит она. — Чатни, бирами, коровье барбекю. Любишь коровье барбекю?

Я с сомнением рассматриваю на готовый упасть на колени стол. Чатни, бирами и три кило крепкого белого. Гора тушеной фасоли. Тут от ожирения умер Рональд Макдональд, а Фушон сошел с ума.

— Говяжье? — предполагаю я и кошусь на двадцать фунтов вырезки с аппетитным дымком. Заготовку будущего панкреатита. Муженек вновь обращенной в йогу жарит под окном вторую партию. Жарит бескомпромиссно, как Сатана грешников, снизу доносятся ругань, треск раздираемого дерева и ветры, которые он испускает в беспощадной борьбе за хавку. Соседи вывалили из окон, с интересом наблюдая, как тот мечется у импровизированного гриля из бетонных блоков с соседней стройки, на которые небрежно брошена канализационная решетка. Мимо распахнутых окон валит густой дым.

— Дурачок, — Рита щекочет меня усами за ушком, — это же Индия! У них там коровы!

В Индии коровы, киваю я, и чтобы не мешать приготовлениям устраиваюсь в покрытом жирными пятнами кресле в углу.

Рубинштейны задерживаются, их катафалк с утра хандрит, чихает сизым, истекает последними каплями черного масла. Ставлю полный комплект зубных протезов против порножурнала, что старик, вытянув от усилий цыплячью шею, толкает тачку, в руль которой отчаянно вцепилась Рубинштейниха. Ему осталось только помереть от усилий. И тогда пазл сложился, он слег бы в багажник недавнего приобретения. В темной визитке с подвязанной челюстью. Еще пара кварталов и судьба сядет на него своей мягкой задницей.

Судьба. Я проговариваю про себя по буквам — СУДЬБА. Шесть букв. И ни одна не радостная, если ты потомственный неудачник и радуешься даже маленькой крупинке счастья случайно оброненной теми, кому повезло больше. Ты — разменная монета, сдача с крупных купюр.

Девяносто шесть шестьдесят

дата публикации:04.02.2022

— С вас сто четыре рубля.

— А сколько стоит кефир? — у нее было всего сто. Она все рассчитала до копейки. Если сложить все покупки должно было выйти девяносто шесть шестьдесят. При этом домой придется шлепать пешком, хорошо еще что недалеко. Всего пару кварталов, затем поворот в проулок, между старыми кирпичными стойками ворот по тропинке с разросшимися вдоль нее люпинами. С бензиновой гари улиц в сахарный запах цветущих растений. Герметичный двор со старой, почти сгнившей беседкой под липами. Странное место почти в центре города.

— Семьдесят пять, — рябая кассирша недовольно подняла голову. За Олькой собралась очередь, остальные кассы, как назло, были закрыты.

— Там на ценнике шестьдесят семь со скидкой.

— Забыли поменять, — равнодушно бросила та, дежурный ответ на все вопросы покупателей. В магазине было душно, дрянная экономия на кондиционерах, когда воображаешь, что пара атомов холодного воздуха слишком дорого стоят. Хотелось взять холодный пакет молока из витрины и прижать ко лбу. Но на это не было денег. Олька чувствовала нарастающее раздражение очереди. Кто-то гневно зашипел себе под нос. Кассирша пристально смотрела на нее. Уставшая и потная. Серые линялые глаза, в которых переливалось безразличие.

С вас сто четыре рубля, только где их взять? Стоявший за Олькой парень с двумя банками энергетика и чипсами, его билетом к инфаркту, повернул к ней голову и внимательно осмотрел. С ног до головы. Она уловила движение боковым зрением.

Ну и что? Что ты видишь?

Сумочка Майкл Корс, туфли Маноло Бланик, строгая юбка карандаш, белая блузка — девочка из офиса по соседству, секретарша из телефоне? Не угадал. Что еще? Бухгалтерия? Банк? Неправильно. Вряд ли он сообразит, чем она занимается. Мир сложен, устроен дурацки, чтобы существовать в нем необходимо разбираться в тысячах понятий. Что можно увидеть?

Ничего. Одежду, сумку и туфли. Внешнюю оболочку, фальшивую, как Бланик за пару тысяч, с уже успевшим треснуть супинатором. Сто рублей — бутылка кефира и булочка. Дома еще пятнадцать тысяч, но это оплата за квартиру, иначе хозяйка выставит на улицу и все станет совсем плохо. Выставит из обшарпанной, с темным паркетом и запахом старых вещей, но почему-то уютной квартиры. Идти ей некуда.

— Там на ценнике шестьдесят семь.

— Вы будете брать или нет? Я уже чек открыла, — запаренная кассирша ерзала на стуле, а потом громко взвыла, — Алишееер! Ключ!

— Девушка, вы издеваетесь? — тихо произнес рассматривающий ее парень, за ним кто-то возмущенно застонал, будто эти тридцать секунд были вопросом жизни и смерти.

— У меня не хватает, — Олька еще не придумала, устроить истерику или просто молча покраснеть.

— Сколько?

— Четыре рубля, — стараясь смотреть спокойно, она повернула к нему голову. Младше нее, лохматый, небритый в темной кожаной куртке, на которой проступали белесые затертые пятна. Уловив отчаяние в ее глазах, он сунул руку в неудобный карман узких джинсов и высыпал на тарелку у кассы горсть мелочи. Монеты звякнули о пластик, одна соскочила и упала вниз. Вынужденная милостыня от незнакомца, плата за время. За время Ольке платили всегда.

— Спасибо, — выдавила она, забрала покупки и покачивая бедрами отправилась к выходу.

— Не за что, —