два двуспальных пододеяльника, одну скатерть и четыре полотенца. Если повезет, можно было купить немецкий бюстгальтер и белые югославские туфли.

Таки повезло, купили, но с одним маленьким нюансом: размер обуви у Ирины был тридцать седьмой, а туфли были только тридцать шестого размера. Пришлось Ире познать несчастную судьбу Золушкиных сестер, которые пытались натянуть маленькую туфельку, чтобы соответствовать стандартам принца. Что только ни делали: наливали в туфли спирт, подкладывали вату, даже аккуратно разбивали задник молотком.

Короче, в туфли Ира кое-как втиснулась, но ногти после свадьбы посинели и через два месяца сошли. А гипюровое платье оказалось впору, только слегка подкоротили.

* * *

Первый день отмечали в «Октябрьской» у Московского вокзала. Столы были расставлены под большое декольте[5], между ними сновали юркие официанты с подносами дежурного оливье, украшенного кляксой не самого свежего майонеза. На столах, как и положено, была нарезка мясная, рыбная, заливное и даже маленькие пиалки с микроскопическим плевком красной икры.

Тетя Надя тщетно пыталась сверить с важным мэтром количество еды, но вскоре отчаялась доказать, что заплатили за гораздо большее количество – как ни старайся, а он все повернет по-своему. Тем более, что недостаток закусок с лихвой компенсировался избытком спиртного, принесенного хозяевами праздника.

Чтобы гости не скучали и не забыли зачем собрались, тетя Надя настояла на тамаде. И тут им очень повезло: не без участия всемогущей Дианы вести свадьбу уговорили известного не только в Ленинграде, но и за его пределами Эдика Гурвича.

* * *

Много лет назад маленький Эдичка впервые вышел на сцену детского сада в роли то ли зайчика, то ли ежика и настолько хорошо сыграл, что в восторг пришли все: не только воспитатели и его папа и мама, но и прочие родители. А ведь обычно взрослые на утренниках смотрят только на своих детей, до слез умиляясь, даже если чадо просто бессловесно стоит на сцене, изображая елочку или грибок.

Потом Эдичка выступал и в школьной самодеятельности, повысив свой уровень до Гамлета, Ромео и даже молодого Павки Корчагина. Не менее успешно он бренчал на гитаре и даже сколотил ансамбль с непонятным названием «Три клопа на одной стенке». Родители его всячески поддерживали, не понимая, что сами роют себе могилу, – они-то думали, что это увлечение не помешает, а даже поможет Эдику поступить в престижный вуз. Так сказать, уравновесит тяжелый пятый пункт[6].

Как гром среди ясного небо прозвучало решение поступать в театральный институт. Родители долго пытались переубедить, что хлеб артиста неблагодарный – можно легко прожить посредственным инженером, врачом, юристом, но если не попасть в струю в искусстве, то артиста ждет забвение, безденежье, одиночество и, наконец, голодная старость. Однако Эдик был непоколебим, поступил и окончил курс театра-студии на Моховой. Он даже умудрился сорвать аплодисменты на выпускном спектакле, но потом ни в один столичный театр его не взяли. Он помыкался в домах творчества на периферии да и вернулся опять в Ленинград, посрамленный и не очень понимающий, как жить дальше.

Тут подвернулся случай. Заболел или запил ведущий какого-то запланированного мероприятия, и один из бывших сокурсников вспомнил, что Эдик вел студенческие капустники. Пригласили его попробовать. Вечер удался, шутки ведущего были искрометны и тонки, гости не скучали, никто даже не напился и не подрался. Гонорар оказался много больше того, что Эдик зарабатывал за месяц в провинции.

Так и пошло. Его стали приглашать вести свадьбы, юбилеи, встречи выпускников. Он никогда не повторялся, честно готовился, писал сценарии и через год уже был на вес золота. Его выходные были расписаны на несколько месяцев вперед. Он даже попытался специализироваться на подпольных еврейских свадьбах, потратил время на изучение обычаев, добыл аксессуары. Но однажды произошел неприятный казус.

По традиции на еврейской свадьбе жених должен разбивать ногой стакан. Обычно заранее запасались специальным тонким бокалом, но тут закрутились, забыли и заменили тем, что оказалось под рукой. Эдик, как положено, завернул стакан в салфетку и положил под самодельной хупой[7].

Увы, когда писался Талмуд, не было граненых стаканов завода Гусь-Хрустальный. Жених несколько раз безуспешно топал ногой, разозлился и ударил так, что целехонький стакан срикошетил прямо в лоб будущей тещи. Та рухнула как подкошенная. Вызвали скорую, тещу увезли. Эдик хватает рыдающую невесту, папу невесты, самого жениха, отпаивает кого водой, кого водкой, и они вместе мчатся на такси за скорой в больницу.

А там слегка оклемавшаяся, но еще зеленого цвета теща мается тошнотой от сотрясения мозга. Потом затошнило и невесту по причине токсикоза, и в заключение к ним присоединился и невестин папа, перебравший натощак водки. Персонал уже замаялся тазики подносить, да и другие больные поступают. А невеста между приступами голосит, что хупа так и не состоялась. Пришлось Эдику прямо в приемном покое, между топчанами, обляпанному в блевотине, совершить священный обряд. После этого он зарекся вести религиозные свадьбы. Не по грехам наказание.

* * *

А вот на свадьбе Иры и Андрея в ресторане гостиницы «Октябрьской» он мастерски держал зал, честно отрабатывая выплаченный вперед немалый гонорар.

Так что первый, официальный день свадьбы, прошел весьма успешно. Хотя потом, когда Иру спрашивали, она говорила, что самым счастливым был момент, когда она сбросила невыносимо жавшие и натершие ноги туфли.

Она их позже подарила своей свидетельнице, приятельнице по курсу, Кате Жабиной, прыщавой кривоногой девочке из провинции. Неказистая внешность не помешала ей первой выйти замуж за курсанта того же училища и стать Катей Змиевской. А на свадьбе Иры Катя даже удостоилась комплимента от Эдика и про себя улыбнулась.

Добыть наряд на выход было непросто, но расторопная Катя умудрилась купить у фарцовщиков изумительной красоты польский вишневый ночной пеньюар с гофрированным воротничком, завязывающимся под горлом.

Что для советских неприхотливых девчонок были буржуазные изыски, какие там пеньюары на коммунальных кухнях или в общежитиях? Так что ночная сорочка, удачно скрывавшая уже наметившийся животик, очень даже сошла за вечерний наряд. Кроме Кати да невесты этого никто так и не понял.

* * *

Расходились уже после полуночи. Усталые ночные таксисты помогали грузиться подвыпившим гостям, все норовящим обняться с женихом, невестой и почему-то с таксистами тоже.

Ира и Андрей первую брачную ночь должны были провести на Пестеля, родители предусмотрительно оставили их одних осваивать новые, купленные на талоны, простыни, а сами поехали к нам на Воинова, где планировался второй, менее формальный день свадьбы. По дороге домой Ира попросила шофера остановиться на набережной Невы. Подобрав подол гипюрового платья, она подошла к парапету.

На следующий