примирить с ним ум. Возможно, были обстоятельства, которые заставили Святого Киприана или Святого Василия, или апостольских христиан перед ними сократить Причастие, но об этом мы не знаем ничего. Не по тем же причинам такое Причастие может быть безопасно для нас, по каким было безопасно для них. Конечно, предписание необходимо; и таким предписанием является авторитет Церкви. Если мы можем доверять ей безоговорочно, то очевидно, нет ничего, что могло бы вызвать возражение против ее решения в данном случае; и по мере того, как мы обнаруживаем, что можем доверять ей, наши трудности уменьшаются. Кроме того, дети, если не сказать младенцы, были в первое время допущены к Евхаристии, по крайней мере, к Чаше; на каком основании они сейчас не могут быть допущены к Чаше и Хлебу также? Святой Августин полагал, что обычай причащаться под двумя видами имеет апостольское происхождение; и он существовал на Западе от начала до двенадцатого столетия; он существует на Востоке среди греческих, русско-греческих и различных Церквей монофизитов до сего дня, на том основании, что он почти универсален в первоначальной Церкви [10]. Разве это большее нововведение, приостановить Причастие через Чашу, чем вообще лишить детей Причастия? И все же мы соглашаемся на последнюю депривацию без сомнений. Безопаснее согласиться с авторитетом, чем остаться без него; безопаснее быть с верой, что Церковь — столп и утверждение истины, чем с верой, что в таком великом вопросе она, вероятно, ошибается.

Единосущие

11

Следующий пример, который я возьму из раннего учения, о единосущии и со-вечности нашего Господа.

В дискуссии, которая велась различными учеными мужами в семнадцатом и последующих столетиях по поводу утверждений ранних Отцов по этой теме, одна часть участников наделила святоотеческую теологию буквальной силой отдельных выражений или фраз, используемых в ней, или философскими взглядами того времени; другая часть участников — доктриной Католической Церкви, как впоследствии авторитетно заявлялось. Одна сторона утверждала, что этим Отцам не нужно приписывать более чем то, что было впоследствии признано ересью; другая отвечала, что ничто не мешает им иметь большее значение. Таким образом, позиция, которую отстаивает Булл, кажется ничем иным, как утверждением, что Никейский Символ веры — это естественный ключ для интерпретации корпуса Доникейской теологии. Его цель состоит в том, чтобы объяснить разногласия; понятие разногласий и их объяснение подразумевает правило, для которого они являются очевидными исключениями, и в соответствии с которым их следует интерпретировать. Более того, даже название его работы «Защита Никейского Символа веры» показывает, что он не исследует, что истинно, а что ложно, но объясняет и оправдывает уже сделанный вывод, который был санкционирован доказательствами Вселенского Собора. Если бы утверждения Отцов не предполагали разногласий, его работа не имела бы никакого предмета исследования. Он принимает во внимание, что выражения Отцов не таковы, чтобы они могли использоваться после того, как Символ веры был утвержден; но он приходит к выводу, что если мы возьмем Символ веры и применим его беспристрастно к работам Отцов, то мы выявим и гармонизируем их учение, очистим его от двусмысленности и обнаружим неправильные утверждения, которых немного, и они являются малозначащими. Другими словами, он начинает с предположения и показывает, как факты смыкаются вокруг него и присоединяются к нему, если мы лишь позволим им присоединиться. Он делает это с триумфом, однако же, он выполняет трудную работу; из тридцати авторов, которых он рассматривает, ему приходится по той или иной причине «объяснять благочестиво» приблизительно двадцать.

§ 2. Воплощение Христа и достоинство Его Благословенной Матери и всех Святых

1

Полемика Епископа Булла касается только Доникейских авторов и еще немного — учения о консубстанциональности Божественного Сына и Его со-вечности; и как настоящая полемика, она неизбежно сужает и иссушает обширную и плодотворную тему. Давайте посмотрим, не представится ли она нам, если рассматривать ее исторически, в различных аспектах, что можно справедливо назвать развитием, возникающих в естественном порядке, последовательно.

2

Сначала, в таком случае, нужно сказать, что выражения Доникейских Отцов о божественности Христа, возможно, гораздо легче приспособить к гипотезе Ария, чем к выражениям Постникейским, это общепризнано. Поэтому Святой Иустин говорит о Сыне, как о подчиненном Отцу при сотворении мира, как о видимом Авраамом, как о говорящем с Моисеем из куста, как о явившемся Иисусу Навину до падения Иерихона [11], как о Служителе и Ангеле, и как находящемся отдельно от Отца. Климент, кроме того, упоминает о Слове [12], как об «Орудии Божием», о «близком к Единственному Всемогущему», о «служащем Всемогущей воле Отца» [13], о «силе, так сказать, или действии Отца», и как о «созданном Его волей, как причиной всего добра» [14]. Однако, Антиохийский Собор, который осудил Павла Самосатского, решил, что Он «является Патриархам и беседует с ними, будучи засвидетельствован иногда как Ангел, иногда как Господь, иногда как Бог», что «нечестиво думать, что Бог всего называется Ангелом, а сын — Ангел Отца» [15]. Формальное доказательство, однако, излишне; если бы дело обстояло не так, как я его изложил, то получилось бы, что не только Кристофер Сандиус не признавал, что его учение отличается от учения Постникейских Отцов, но и Буллу не приходилось бы защищать Доникейских Отцов.

3

Одно из главных изменений, происшедших с течением времени, заключалось в следующем: Доникейские Отцы, как это очевидно в некоторых вышеприведенных цитатах, упоминают о видениях Ангелов в Ветхом Завете, как будто бы они были явлениями Сына; но Святой Августин ввел, начиная со своего времени, ясное учение, которое было, затем принято, что это были просто Ангелы, через которых Вездесущий Сын проявлял Себя. Таково было действительно единственное толкование, которое допускалось Доникейскими Отцами, как только разум начал исследовать их значение. Они не могли иметь в виду, что Вечного Бога можно действительно видеть телесными глазами; если что-либо виделось, то это, должно быть, какая-то сотворенная слава или другой знак, которым Всевышнему угодно было обнаружить Его Присутствие. То, что слышалось как звук, было звуком столь же внешним по отношению к Его Сущности и столь же отличным от Его Природы, как гром или голос трубы, который гремел на горе Синай; что это было, не обсуждалось до Святого Августина; как вопрос, так и ответ были одинаково неразработанными. Более ранние Отцы говорили так, как будто бы не было никакого посредника между Творцом и творением, и поэтому они, казалось, сделали посредником Вечного Сына; как это было на самом деле, они не определили. Святой Августин утверждал, и разрешение этого вопроса произошло в более