и нос шерсти, пятидюймовые когтищи — Ромига вжался в стену, чтобы случайно не затоптали. Зверь шумно вздохнул и растянулся вдоль противоположной от входа стены эдаким мохнатым диванчиком — снова стало просторно. Латира и Вильяра опёрлись на тёплый бок спинами, полусидя, полулёжа, наву тоже оставили место, но он устроился напротив мудрых, внимательно их разглядывая. Да, Латира здорово отличался от Вильяры и других знакомых Ромиге охотников. В полтора раза мельче, кожа не атласно-белая, а сероватая, черты лица более тонкие, по светлой подпуши меха — тёмная ость, будто припорошили пеплом. Приметы возраста и нездоровья бросались в глаза, и всё же не сильнее, чем у стариков дома Лембы. Дышать раненый старался пореже, поострожнее, но болезненная синева с губ уходила. Кажется, обошлось без нового кровотечения.

Вильяра попросила тусклым от усталости голосом:

— Нимрин, сходи, посмотри, еду готовят?

Ромига уловил в её тоне фальшь, фыркнул:

— Хочешь наедине побеседовать с мудрым Латирой, так и скажи.

Колдунья сердито прищурилась:

— Да, хочу. И есть я тоже хочу. А ты — нет?

Нав выгреб из кармана остатки орехов и сунул ей в руку.

— Малая, не гони парня, — неожиданно вступился за него Латира. — Ужин нам охотники и так принесут, когда будет готово. Я должен многое тебе рассказать, и тёмный пусть послушает. Он ведь на твоей стороне?

Вильяра ухмыльнулась:

— Надеюсь, — и разделила орехи поровну на троих.

Пожевали молча, потом колдунья, тяжело вздохнув, засобиралсь на выход:

— Посидите пока тут, вернусь — буду слушать. Юни, лежи, грей!

За снежными стенами раньше времени свечерело, и внутри иглу всё стало синим, будто под водой. Двуногие и зверь успели надышать немного тепла, Латира, кажется, задремал, да и нава разморило. Он перебрался под бок Юни, устроился поудобнее. Зверь чуть повёл ухом и больше никак не реагировал, мерно посапывая во сне. Появилась возможность для передышки — пользуйся, потом может стать не до того: все присутствующие оказались верны этому правилу.

Глава 12

Знахаркина дочь едва дышала от горя и леденела от гнева. Жуткое поветрие, которое осиротило её, уничтожило без малого три сотни двуногих, было, оказывается, не прихотью стихий — злодеянием беззаконной погани, посмевшей называть себя мудрым! Вильяра не усомнилась в словах Латиры, слишком хорошо помнила несвязные речи матери: «Он зацепил меня за мой дар и моё призвание и вверг в пучину», «Он ненавидит мой род, противостоящий смерти! Он рад был поймать меня и погубить вместе с моими самыми дорогими», «Ради прихоти он опустошит сотню миров, ради могущества своего клана изведёт тысячи охотников, ради собственной власти — погубит Голкья». Мать бормотала подобное, не умолкая, в свои худшие дни. В хорошие — уверяла дочь, будто просто бредит, и явно лгала при этом. Но ни в плохие, ни в хорошие дни несчастная знахарка так и не назвала дочери имя беззаконного колдуна, только безличное «он»!

Мудрая Вильяра изо всех сил сохраняла видимость спокойствия и способность соображать, слушала Латиру и задавала вопросы, но неуклонно зрела до того, чтобы убивать мыслью на расстоянии. Он — Наритьяра? Который? Или все трое замараны беззаконием? Латира даже из-под клятвы выдал очень примечательное: «их делишки». Так пусть хранимая стариком тайна подождёт, как бы велика и важна она ни была!

— Мудрый Латира, скажи, может, ты знаешь? Моя мама когда-либо ссорилась с кем-то из мудрых? — собственный голос вдруг показался Вильяре чужим.

Латира смотрел ей в глаза, не мог не видеть, что с ней творится, и щурился, будто от ветра. Нимрин вдруг накрыл её руку своей, переплёл пальцы, чуть сжал и почти беззвучно — скорее угадаешь, чем услышишь — затянул Зимнюю песнь умиротворения. Вильяра вдохнула и выдохнула, трудно, сквозь оскал стиснутых зубов, но всё-таки смогла дышать и жить дальше. И выслушать — щуровым трактом от луны до солнца, через горелый стланик, ледяные заторы и кишки гнилой рыбы — ответ Латиры.

— Мы с твоим предшественником тоже задались этим вопросом и спросили её. Если очистить знахаркин рассказ от пустых проклятий и свести вместе с тем, что знали мы сами… Тебе говорили, что у твоей матери была старшая сестра?

— Знаю, что тётка умерла до моего рождения, и всё.

— Твоя тётка уродилась не такой одарённой колдуньей, как вы с матерью, но она была отличной повитухой. Мудрые пригласили её на Марахи Голкья, женщины там слишком часто стали умирать родами. Она отправилась в долгий путь и, достигнув угодий Наритья, поселилась в большом и богатом доме Поджи. Сначала её приняли как дорогую гостью и обеспечили всем необходимым для её ремесла, как с самого начала уговорились между собой мудрые кланов Вилья и Наритья. Когда в начале следующей весны Поджа назвал повитуху своей женой, этому никто не удивился, малая. Как и многие женщины твоего рода, повитуха была необычайно хороша собой. Свадьбу сыграли очень рано, задолго до первых ростков, и этому тоже никто не удивился. На юге высокое солнцестояние приходится на долгую и светлую весну, жизненные силы и страсти пробуждаются там раньше, чем у нас. Молодая жена родила дочь до летнего равноденствия, так рано, что до тёмных лун успела зачать и родить вторую. Оба ребёнка выжили, но это были девочки, а Поджа хотел сына. Следующей весной женщина снова понесла, и снова очень рано. Она слабо владела мысленной речью, но всё-таки дозвалась сестры и пожаловалась, что всё идёт не так: её служение повитухи, её семейная жизнь, её очередная беременность. Она была вне себя от злости, отчаяния и страха, она опасалась за свою жизнь. Она жаждала исполнить брачный договор, родив мальчика, и поскорее уехать прочь с Марахи Голкья, домой. Твоя мать беспокоилась о сестре и обратилась к тогдашнему Вильяре, он попытался помочь, но по закону и обычаям уже не отвечал за повитуху: выйдя замуж в дом Поджи, она перешла из Вилья в Наритья. Моему другу на это довольно грубо указали и посоветовали заниматься делами своего клана, а не совать нос в соседские. А мне, как «позорищу мудрых, пережившему свой клан», запретили «шмыгать в угодьях Наритья» ещё давным-давно.

Вильяра глухо зарычала:

— Кто из Наритьяр тогда был?

— Их было уже трое. Рассказывать дальше?

Мудрая кивнула. История причиняла ей боль, как от нарыва: чем дальше, тем нестерпимее. Но может, если дослушать, гнойник прорвётся, и наступит облегчение?

— Плод рос быстрее предыдущих, и повитуха очень надеялась, что носит мальчика. Она успокоилась и не пугала сестру до последних дней, когда ребёнок вдруг встал поперёк. Она поняла,