решительным противником «норманизма» был наш отечественный ученый поистине «ренессансного» масштаба Михаил Васильевич Ломоносов.

Именно это, и еще многие не решенные тайны его личности и послужили поводом очередного моего путешествия во времени — в гости к Ломоносову.

Разумеется, предварительно я старательно подготовилась, изучив обстановку в России и в мире во второй половине 18 века, особенности русского языка в этом веке и прочее, и прочее.

Кстати, язык, которым говорил Ломоносов и его близкие, оказался не таким архаичным и тяжелым, как я предполагала вначале, изучая его письменные образцы. Однако мне все-таки пришлось немного реконструировать некоторые монологи самого Ломоносова, чтобы они звучали немного живее и привычнее для нашего уха.

И вот я сижу напротив хозяина в его уютном рабочем кабинете на его мызе в Усть — Рудице.

В русском языке слово «мыза» основательно закрепилось в значении «отдельная усадьба» с синонимами «хутор, отшиб и выселки».

Вот такими выселками и была Усть — Рудица, где великий исследователь оборудовал свою фабрику.

Ломоносов казался очень высоким даже по сравнению со мной, хотя я раньше была ростом около 180 сантиметров. Он выглядел особенно кряжистым в свободной домашней одежде и чем-то напоминал моего отца, каким тот был в последние годы.

Я застала ученого в его рабочем кабинете, где он что-то рисовал графитовым стержнем. Увидев меня, Ломоносов в сердцах отшвырнул кусок графита, свернул лист бумаги и поднялся из-за стола весьма недовольный.

Краем глаза я успела увидеть рисунок. Возможно, это были какие-то детали эскиза последней его мозаики «Взятие Азова», которую он так и не успел закончить. Очевидно, он совсем не ожидал гостей в такой ранний час.

Я заявила, что крайне заинтересована его мозаичными работами и приехала, чтобы познакомиться с ними. Ломоносов явно подобрел, услышав столь лестную характеристику его работы и начал разговаривать более приветливо.

Нужно сказать, что я не торопилась представиться. Одета я была по тогдашней моде, но не слишком роскошно, так что он мог принять меня за кого угодно.

Услышав голоса, в кабинет вошла его жена Елизавета Андреевна — невысокая женщина с добрым, но несколько болезненным лицом. Я вежливо ее приветствовала на немецком и стала расспрашивать о ее здоровье и здоровье Михаила Васильевича.

Елизавета не стала кокетничать, рассказывая о себе, а сразу принялась жаловаться, что обеспокоена здоровьем мужа ноги которого стали сильно опухать и ходить он начал с большим трудом.

— Ну, что ты говоришь, Лизанька, — решительно остановил ее муж, — все это пустяки. Вот сделаю последнюю большую работу и займусь своим здоровьем. Поедем с тобой на воды в Баден-Баден. А ты принеси-ка, лучше, нам пирожка с морошкой. Давеча приходили ко мне земляки, принесли гостинцев северных.

И, сказал, повернувшись ко мне, когда жена вышла из кабинета:

— Вы, сударыня, поди, морошки-то и в жизнь не пробовали.

— А, Вы знаете, Михаил Васильевич, что я сама родом из ваших мест и пироги с морошкой я очень люблю. А отец мой юношей тоже по Белому морю ходил. Да я Вам вот что скажу…

И я рассказала ему то, что читателю уже известно из моего рассказа «Адмирал».

Нужно сказать, что моего радушного хозяина нисколько не смутило мое сообщение о том, что я гостья из далекого будущего.

И не вызвало ни тени сомнения.

Его, кажется, больше впечатлил тот факт, что мой отец, Адмирал, оказался его земляком-помором, да и я, северянка по рождению, хотя с детства жила в Подмосковье. Когда же я откровенно рассказала, что никогда не была признана официальной дочерью Адмирала, и любила, и преклонялась перед ним всю жизнь — тут он как-то странно хмыкнул и перевел разговор на другую тему.

Умеренно порадовал мой подарок — подарочная книга, выпущенная к 300-летию со дня рождения.

Его, Ломоносова, рождения.

Правда, дата вызвала определенные возражения. И тут я стала свидетелем раскрытия одной из его тайн.

— А Вы знаете, уважаемая Екатерина Ивановна, что 11 год вовсе не является годом моего рождения? — спросил Михаил Васильевич.

— Нет, а какой же? — спросила я несколько сбитая с толку?

— А вот какой!

Он достал старинный футляр, который всегда был при нем и достал выписку из метрической книги, из которой следовало, что что младенец мужского пола Михаил появился на свет 20 ноября … 1703 года. То есть он был на целых восемь лет старше, чем считалось прежде.

И, следовательно, «царская версия», то есть предположение, что действительным отцом Ломоносова мог быть Петр I вновь заиграла в полную силу. Тогда объяснялись многие вещи, которые были практически невозможны для детей крестьянского сословия, к которым относился молодой Ломоносов, но становились вполне правдоподобными для внебрачного ребенка царя.

Однако общеизвестно, что после 1703 года Петр ни разу не посещал Архангельск. Поэтому новая дата рождения все ставила на свои места. Второй листок, появившийся из футляра не оставлял никаких сомнений в справедливости этой версии. В нем предписывалось предъявителю сей бумаги оказывать всяческое содействие в его делах. Ниже следовала подпись самого Петра.

Это была ошеломляющая новость.

Ради этого стоило вернуться на два с лишним столетия в Прошлое.

— Значит, Вас можно называть Михаил Петрович, — осторожно спросила я, — и триста лет мы ошибались?

Но Ломоносов только отрицательно покачал головой.

— Я только тот, кто я есть. Первый российский академик и никто более. Это звание я заслужил своим трудом, а не правом по рождению, которое, кстати, мы пока еще доказать не можем. Да я и пытаться не буду. А что касается моих бумаг, то я их обе только Вам одной показывал, и впредь больше никому не стану. На меня уже пытались однажды напасть и узнать, что у меня в потайном футляре содержится. Но, видно, не на того напали. Я их так отделал, что все трое едва ноги унесли. Однако, думаю, что интерес к ним теперь проявляют в кругах, близких к Императрице, а может быть и она сама. Ведь только я один и являюсь продолжением династии Романовых по мужской линии и с моей смертью она фактически пресечется. Так что бумаги, хранящиеся в моем футляре, представляют для них жизненно важный интерес. И они не оставят попыток их выведать, чего бы для этого не пришлось предпринять вплоть до моего физического уничтожения. Ведь по сути правящая Императрица пришла к власти в результате мятежа. И она это знает, и это будет тяготить ее до конца жизни.

— К тому же она — немка, — попробовала я перевести разговор в нужное мне русло.

— Да дело не в национальности, — отмахнулся он. —