Странные слова произносила Наташа, чувствовалось, что с Сашей она на эту тему говорит не первый раз. Амок ничего не понимал в их разговоре, да и не пытался, знал – всему свое время. Была в нем уверенная в себе невозмутимость, которая позволяла не задавать лишних вопросов, не лезть со своим интересом, любопытством, желанием показать какую-то свою причастность. И до сих пор такое его отношение к Наташе себя оправдывало.

Не доезжая до рынка, Саша свернул налево и через полсотни метров остановился. Наташа вышла, бросив за собой дверцу, нырнула в уже знакомую Амоку калитку и через десять минут вышла с худенькой девочкой лет десяти – светлые волосенки, голубые глазенки, но выражение лица у нее было суровое и даже какое-то неприступное. Наташа посадила дочь на переднее сиденье, сама села на заднее, к Амоку.

– Знакомьтесь, – сказала Наташа. – Ее зовут Лизетта. А по-нашему, Лизка. Да, Лизка?

– Да, – ответила девочка, не оборачиваясь.

Куражливое настроение Наташи, с которым она посылала Амока за машиной, как-то незаметно исчезло, и всю дорогу до Старого Крыма она просидела молча, глядя на дорогу в боковое окно. Мимо проносились редкие деревья, обочина была сплошь покрыта разнотравьем, россыпи цветов тянулись километрами, и оторваться от них действительно было нелегко.

– Хорошо сидим, – обронила наконец Наташа.

– Да и едем вроде неплохо, – отозвался Саша.

– Как там у них сегодня, приемный день?

– Вроде... Да и какая разница... Тебя пустят. Не первый раз, – ответил Саша, не оборачиваясь.

– Сегодня приемный день, – строго сказала Лиза. – Я помню.

– И что бы мы без тебя делали, – усмехнулась Наташа.

– Вино бы пили. На голубой скамейке, – ответила Лиза.

– Тебе не нравится, когда мы пьем вино?

– Нравится. Мне иногда шоколадка обломится... Мороженое.

Машина долго петляла по улочкам Старого Крыма – где-то ремонтировали дорогу, где-то рыли канаву, укладывали трубы. Наконец подъехали к неприметному домику за зеленым забором из невысокого штакетника.

– Я тоже с вами пройдусь, – сказал Саша, останавливая машину в тени деревьев. – Давно не был.

Сразу за калиткой у белой мазаной хаты стоял на постаменте черный бюст писателя Александра Грина. Сюда-то Наташа и стремилась каждый раз, когда в ее жизни происходили не слишком веселые перемены. Маленький дворик, скамейка в сторонке, дорожка, выложенная кирпичом, – обычная хата небольшого поселка в степном Крыму. Сюда и забрался когда-то Грин, спасаясь от Гражданской войны и всех тех счастливых перемен, которые затеяла новая власть. На жизнь даже в Феодосии у него не было средств, а здесь, в сельской глуши, можно было протянуть какое-то время.

Здесь он и помер – от невзгод, беспросветности и водки. И до сих пор в спаленке, на столе, застеленном белой скатертью, стоял непривычно громадный по нынешним временам граненый стакан. К нему-то и прикладывался когда-то Александр Степанович, у него-то, у этого граненого стакана, искал душевного покоя.

– Знаешь, о чем мечтаю? – спросила Наташа у Амока, показывая на этот стакан. – Напиться хочу из него. И не каберне, не коньяка коктебельского... Водки. И закусить корочкой хлеба с солью.

– И все? – спросил Амок.

– И все. Такой стакан я бы одолела.

Весь Дом Грина состоял из двух комнаток. Какие-то вещички, пожелтевшие книжечки, изданные при жизни автора, узкая железная кровать, застеленная солдатским одеялом, длинное черное пальто на вешалке, черная широкополая шляпа...

Вот и все.

Да, была еще одна вещица, небольшой кораблик с пыльными парусами – модель трехмачтового галиота «Секрет» водоизмещением двести шестьдесят тонн, как описал его Александр Степанович Грин в 1922 году.

Вы представляете себе Россию в 1922 году? Разруха, война, голод... А хмельной писатель пишет наивную сказочную повесть «Алые паруса», которую я и сейчас без слез читать не могу. А спустя полвека отставной моряк из Питера изготовил галиот по чертежам, которые удалось найти, оснастил парусами самого алого цвета, какой только удалось достать, и прислал в Старый Крым. Имя моряка не сохранилось, но кораблик сберегли, поскольку ничего более яркого здесь не было. Не считая, конечно, граненого стакана на столе в спальне.

А что касается алых парусов, то давно они выгорели, выцвели и теперь висели серыми лоскутками, в которых с большим трудом в некоторых складках можно было уловить слабые бледно-оранжевые оттенки. Но как бы там ни было, никто из посетителей не удержался, чтобы не сфотографироваться на фоне этих вот «алых парусов». Заменить бы их, невелик труд, невелики расходы, подсветить бы узким лучом спрятанного фонарика...

Ну, да ладно, не об этом речь.

Обойдя небольшое помещение, Амок, скучая, вышел во двор и присел на скамейку в тени, как мне помнится, грецких орехов. Через некоторое время к нему подсел еще один скучающий.

– Ну что, все осмотрел? – спросил Амок.

– Да мне это в общем-то по фигу... Я насчет работы хотел спросить... Когда-то плитку здесь клал... Обещали денег поднакопить и еще что-то заказать...

– А, так ты по плитке, – оживился Амок. – Я тоже. Плитка, паркет, сантехника...

– Так и ты к ним насчет работы? – насторожился парень.

– Да нет, мы тут вот к Грину приехали. С работой у меня порядок, хватает. В Коктебеле.

– Ха! И я там промышляю! – обрадовался парень. – Костя, – он протянул руку.

– Владимир, – с некоторой заминкой представился Амок – нечасто последнее время он произносил свое настоящее имя.

Из дверей Дома вышла Лиза, постояла на пороге, увидев на скамейке Амока, подошла, села с краю.

– Что там мама задержалась? – спросил Амок.

– А! Плачет.

– Плачет? Ее обидели?

– Никто ее не обижал. Стоит и плачет. С ней всегда так.

– Сиди здесь, – сказал Амок и бросился в Дом.

В первой комнате, кроме Наташи, никого не было. Она стояла перед макетом кораблика и молча на него смотрела. Амок подошел ближе и увидел, что по щекам Наташи действительно катятся слезы.

– Ты чего? – спросил он.

– Ладно... Бывает. Иди, я сейчас выйду.

– С тобой все в порядке?

– Конечно, нет. Со мной давно уже не все в порядке. Ты что, не замечал? Иди уже, ради бога! Только не вздумайте уехать без меня, – улыбнулась Наташа сквозь слезы.

Выйдя на крыльцо, Амок постоял несколько секунд, привыкая к яркому солнцу. Лиза, как и прежде, сидела на скамейке, а парень перед ней присел на корточки.

– Я вижу, вы не скучаете? – спросил Амок, подходя.

– Да вот развлекаемся, как можем, да, Лиза?

– Вроде того, – ответила девочка, пряча ладони под мышки.