Амок сел на скамейку, посмотрел в сторону входа в Дом – Наташа не появлялась. Он подождал некоторое время, оглянулся – парня рядом не было.

– Куда он делся? – спросил Амок.

– А! – Лиза махнула рукой в сторону калитки.

– Что он тебе говорил?

– Гадал по руке.

– Да-а-а! – протянул Амок.

– У меня скоро появится принц на белом коне, и у нас с ним будет много детей.

– Надо же... Предсказание неплохое, рановато, правда, тебе о детях думать.

– Но поговорить-то можно, – рассудительно произнесла Лиза.

Из Дома вышла Наташа и тоже на какое-то время задержалась на крыльце. Потом подошла к скамейке, села рядом с Лизой, подняла лицо к солнцу – чтобы быстрее просохли слезы.

– О чем беседа?

– Тут у Лизы появился новый знакомый, нагадал ей принца на белом коне.

– Принц – это хорошо, – кивнула Наташа. – А где знакомый?

– Был и пропал, – ответил Амок. – Ушел, не попрощавшись.

– Ишь ты, – протянула Наташа. – Лиза, как зовут твоего приятеля?

– Костя его зовут, – вспомнил Амок.

– И про твое имя спросил?

– Да... Я сказала.

– Ну и дура. Так и будешь перед всеми приставалами открываться? Куда он делся? Он что, к Грину приходил? – повернулась Наташа к Амоку.

– Да нет, вряд ли... Грин ему по фигу... Он здесь когда-то плитку клал... Пришел узнать, не надо ли еще чего сделать... Подработать хотел. Я вышел, а он перед Лизой на корточках сидит, ладошки ее в руках держит, принца обещает...

– И еще сказал, что у нас с принцем много детей будет, – добавила Лиза.

– А потом слинял, – уточнила Наташа, глядя в пространство дворика. – Вот видишь, какие невежливые здесь приставалы. – Наташа рассмеялась, потрепала Лизу по волосам. – Впрочем, на пляже они точно такие же... Так. – Наташа опять на некоторое время замолчала, глядя в солнечную листву. – Плитку, говоришь, здесь клал, еще подработать хотел... Видимо, с деньгами у него не очень хорошо... Ладошки в руках держал? Принца обещал? На белом коне? Детишек обещал, и мальчиков, и девочек... Да?

– Он не обещал. – Лиза неотрывно исподлобья смотрела на мать, не понимая, в чем она провинилась. – Просто гадал.

– Хиромант, блин! – Наташа поднялась со скамейки. – Саша уже, наверно, заждался нас. Загляну на минутку, попрощаюсь, а то неловко как-то... Я бываю у них иногда, они меня знают.

Наташа вошла в хату, Амок остался в коридоре, здесь ему показалось интереснее. «Надо же, – пробормотал он, – сигнализации-то нет... А не помешала бы...»

Лиза так и не поднялась со скамейки, удрученная материнским допросом.

Через несколько минут они уже ехали по улочкам Старого Крыма. Стекла были опущены, и горячий ветер, настоянный на степной полыни, гудел в машине. Амок сидел на переднем сиденье, Наташа с Лизой расположились в обнимку сзади – так уж получилось.

Когда-то вождь всех времен и народов произнес слова, которые нет-нет да и выныривают из прошлого, озадачивая простодушных и размякших наших современников своей незыблемостью и неотвратимостью. Идея, овладевшая массами, становится материальной силой, сказал вождь в приступе озаренности. И только когда эта самая идея массами овладела, массы поняли наконец собственную обреченность, но было уже поздно.

Да, Володя?

Молчишь?

А что ты можешь, бедолага, сказать – люди, которые хотели бы кое о чем тебя спросить, уж сгинули твоими заботами, да и идея оказалась не больно живучая, тоже приказала долго жить. Теперь только история может тебе вопросы задавать, только перед ней, голубушкой, тебе придется ответ держать, ерзая тощеватым своим задом на жесткой табуретке правосудия.

Ну да ладно, речь не об этом.

Нам надо маньяка изловить и достойно покарать, чтобы наказание, которое его постигнет, можно было действительно назвать божьей карой. Чтоб перед Богом-то не осрамиться и не впасть в слюнявую гуманность, в глупые надежды на присяжных, в трусливое преклонение перед чем-то более высоким и достойным – нет ничего более высокого, достойного и справедливого, нежели наш с вами, ребята, приговор.

Так вот, приходится признать, что вождь был все-таки прав.

Идея, овладевшая коктебельскими массами, действительно стала материальной силой. Преступник еще ничего не почувствовал, ни о чем не догадался, но уже пошла, пошла вибрация в воздухе, в море, на беззаботных солнечных улочках Коктебеля, сгущаясь постепенно в материальную силу.

Часто маньяк не слышал самых невинных слов, с которыми кто-то обращался к нему, звуки не могли пробить стену сжимающегося вокруг него воздуха. Стоило ему на пляже войти в воду, море тут же выбрасывало его на берег, а он, несчастный, ничего не мог понять. Он полагал, что просто перегрелся на солнце, и вода показалась ему холоднее обычного, а потому сам выскочил на гальку – так ему, бедному, представлялось.

Вот Наташина дочка Лиза познакомилась во дворике Дома Грина с парнем, который, взяв в руки ее ладошки, предсказал что-то счастливое, а Наташа, тут же насторожилась и про себя решила, что об этом нужно рассказать Андрею. А о том, что у маньяка были плохие зубы и он вставил себе новые, уже знали и в местной милиции, и в уголовном розыске Феодосии, знали опера, которые неустанно бродили по тихим улочкам Коктебеля. А Слава Ложко, грохоча по столу мощным кулаком, требовал от своих ребят бдительности и результатов. А примчавшийся из Москвы маг, колдун и экстрасенс Равиль Домаев, погрузившись в какое-то свое, одному ему известное состояние, уже определил, где можно встретить маньяка, а где не стоит и пытаться...

Однажды вечером, оказавшись с Андреем на улице Десантников, Равиль вдруг остановился, замер на минуту, а очнувшись, произнес негромким, сдавленным голосом:

– Он где-то рядом... Он меня видел сегодня, и я его видел... Мы встретились взглядами.

– Где? – чуть не закричал Андрей.

– Понятия не имею... Но если мы увидим друг друга снова... У него плохое лицо, – перебив себя, добавил Равиль.

– В каком смысле плохое?

– Серое какое-то... Худощавое. И еще... Он часто улыбается... Но как-то нехорошо...

– Это как понимать?

– Механически улыбается... Не радостно, понимаешь, не весело.

– Новыми зубами хвалится?

– А знаешь, очень даже может быть. И еще... У него есть недостаток.

– Равиль... Ты меня прости, но о его недостатке Коктебель уже третий месяц говорит.

– Нет, – Равиль покачал головой. – Физический недостаток.

– Ну, правильно... Протез-то у него искусственный.

– Может быть, – Равиль согласился, но сомнение в его голосе осталось.