Птицелов мог и в одиночку, но Облом, который не выспался с перепою, не поднял бы и полмешка — пришлось подсобить приятелю. Правда, напарник из него был никудышный, Облом то и дело останавливался, ронял мешок на палубу, стонал, утирал обильный пот, мученически хватал воздух раззявленным ртом, потрясал обожженными ладонями. Птицелов терпеливо ждал, радуясь передышке, но другие дэки поглядывали на них неодобрительно: чего, дескать, филоните? Сказано же, чем быстрее разгрузим баржу, тем скорее отправят на берег в бараки. А там жратва по солдатской норме, чаю хоть залейся, да не йодового, а настоящего, и нары с соломенными тюфяками. И, не выдерживая этих взглядов, Птицелов хватался за мешок, волоком тащил его к трапу, потом взваливал на плечи и переносил в трюм другой баржи, куда велено было перегрузить проклятые гербициды.

Только к позднему вечеру выволокли последний мешок. И сами — неопрятными, дурно пахнущими мешками — повалились кто где стоял. Комендант весь этот знойный мучительный день провел в каюте. Перед отбоем он, зевая, осмотрел опустелый трюм. Хмыкнул одобрительно, поднялся на верхнюю палубу, усеянную телами изможденных дэков. Подошел к полумертвому от усталости Облому, который сидел в стороне от других, прислонясь к причальному кнехту. Присел рядом на корточки, легонько хлопнул делинквента по лбу.

— Чего тебе? — пробормотал тот, с трудом разлепляя веки.

Увидев, кто перед ним, Облом попытался вскочить, но комендант придержал его. Вынул из кармана ухоженного кителя портсигар, раскрыл, протянул дэку.

— Ну что, Калу-Мошенник, — тихо проговорил он, — тяжек хлеб простого воспитуемого?

— Делинквента, господин комендант, — пробормотал Облом, выковыривая заскорузлым пальцем сигарету. — Революция отменила это позорное для гражданина Свободного Отечества звание.

— Ишь ты! — восхитился комендант. — Гладко излагаешь. Всегда силён был по этой части. Телом хлипок, а глотку драть здоров. Помню, как ты нас на погромы вдохновлял. Любо-дорого было послушать. И на акции любил ездить, особенно в богатые дома… Куда спрятал награбленное, господин бывший Неизвестный Отец? Поделись со старым соратником, не жадничай.

— Нечем мне делиться, господин бывший штурмовик, — проговорил Облом. — Отняли у меня всё, еле ноги унес…

— Неужели?! — изумился Туску. — А если я попрошу господина Птицелова выступить третейским судьей? Этот губошлеп, начальник охраны, утверждает, что мутант запросто отличает правду ото лжи.

— Запросто, — кивнул Облом. — Но я говорю правду.

— Верю, — сказал начальник. — Раз не боишься разоблачения… Одного не пойму, Калу, как ты утёк от подельников-то? Я, к примеру, уверен был, что кончил ты свои дни в красной комнате. Изрёк Папа свою коронную фразу насчет непослушного чада, вынул Странник из кобуры «герцог» двадцать шестого калибра, и — прощай, Калу-Мошенник!

— Вот ему, Страннику, и спасибо, — ответил Облом. — Предупредил, что Умник с Дергунчиком на меня зуб имеют и при каждом удобном случае Папе на мозги капают… Вижу, ты многое знаешь, Хлыщ. Не боишься?

— Кого? Тебя?! — Боос закатился в беззвучном хохоте. — Или подельников твоих, что в петле сплясали? — продолжал он. — Я теперь служу Свободному Отечеству, понял?! Верой и правдой. Если тебя это хоть немного утешит, Калу, могу признаться, что собственноручно вздернул Умника на Башне! Господина государственного прокурора, хе-хе… Видел бы ты, как он обгадился… А вечерком бабу его посетил… Ох, и злоохочая старуха оказалась, ммм… Не то что твоя тощая выдра… Что, Калу, помнишь графиню, а? Я, к примеру, очень хорошо помню, как ты тогда в будуар заглянул, где мы с ребятами графиню твою по кругу пользовали. Посмотрел, благожелательно эдак покивал и аккуратненько дверь за собою притворил. Что зыркаешь? Не было, скажешь?

— Не скажу, — буркнул Облом. — Оставь ты меня в покое, Мира ради, Боос. Без тебя тошно…

— Тошно ему, — усмехнулся комендант. — А мне на тебя смотреть радостно, веришь?

Хлыщ не дождался ответа от бывшего своего шефа, хохотнул благодушно, поднялся. Окинул орлиным взором контингент, прочистил горло и рявкнул:

— Подъем, грязные свиньи!

Дэки отреагировали вяло, и тогда комендант кивнул морпехам. Они набросились на дэков почище мезокрылов. В ход пошли приклады, кулаки и каблуки с подковами. Через пять минут на палубе выстроилась неровная, глухо огрызающаяся шеренга.

— Внимание! — воззвал Боос Туску. — Слушайте меня внимательно, господа воспиту… делинквенты. Командование аванпоста Курорт проявило неслыханную заботу о вас, выродки. Вас переводят в специально отведенные казармы, где вы сможете полноценно отдохнуть и посетить баню!

«Баню!» — волной прокатилось по рядам дэков.

— Да, вы не ослышались, дефективные! — продолжал, выдержав ораторскую паузу, комендант. — Вас ждет баня, качественная жратва и…

— Выпивка?! — с надеждой в голосе произнес Фельдфебель.

— И сюрприз! — сказал Боос Хлыщ. — А теперь круго-ом! Марш!

Дэки неуклюже развернулись и, грохоча говнодавами, побрели к трапу. Тем, кто оказался в арьергарде, не повезло. Пришлось ждать, когда вслед за контингентом на пришвартованную рядом баржу перейдет охрана во главе с начальством и вечно поддатым шкипером. Трап был один, а чтобы добраться до берега, нужно было пересечь не менее шести барж. Птицелову с Обломом выпало перетаскивать трап.

— О чем с тобой комендант беседовал? — тихо спросил Птицелов.

— Устроил вечер приятных воспоминаний, массаракш, — ответил Облом. — Поизмываться захотелось, выродку…

— Сочувствую, — сказал Птицелов. — Как думаешь, о каком сюрпризе он трепался?

— А кто его знает, — отмахнулся Облом. — От него чего угодно можно ожидать. Хлыщ — большой мастер сюрпризов. И исключительно гадких… Э-эх, знал бы тогда, что выкормлю гаденыша на свою голову, сослал бы в Приграничье — с дикими южными выродками воевать. Или, что еще лучше, — отражать десанты Островной Империи. Пока он был в моих руках…

— А теперь ты в его! — Птицелов хихикнул. — А в твоих — трап…

— Смеяться будешь завтра, — откликнулся Облом, — когда за баню, жратву и сюрприз с нас что-нибудь эдакое стребуют, что нынешняя разгрузка покажется детской забавой…

Городок встретил дэков тишиной. Свет в большинстве домов был погашен, но там, где главная улица выгибалась коромыслом, сияли огни и слышалась музыка. Делинквенты вертели башками, похохатывали, принюхивались. Предвкушали. Усталость и озлобленность как рукой сняло. Подгонять их больше не было нужды. В казармы ворвались едва ли не бегом. Никто не обратил внимания на то, что ворота за ними были немедленно заперты, а на часах встали не охранники с баржи, а строевые солдаты. До того ли было дэкам, только что узревшим рай на земле?

Пахло банными вениками и какой-то вкуснятиной, которую большинство контингента раньше и не нюхало. Под широким навесом были накрыты столы. На полевой кухне хлопотали армейские повара. А из полуоткрытых дверей барака доносились чьи-то голоса. Странно высокие и тонкие. Делинквенты, которых охранники, по безмолвному приказу Бооса Туску, опять построили, взволнованно крутили носами, пихались, подмигивали друг дружке, не решаясь произнести вслух то, что вертелось на языке у каждого.