– А то я не знаю вас, мужиков, – раздеваясь, ответила Черняева. – Ну, привет! С Новым годом тебя.

– Взаимно! – ответил Достоевский, чмокнув любовницу в губы.

Черняева прошла в комнату и тут вспомнила, что у него даже телевизора не было.

– Слушай, Достоевский, а как же ты Новый год отмечал: ни телевизора у тебя, ни радио?

– А чего его отмечать? Чему радоваться-то? Что с каждым годом ближе к богу становимся?

– Да ну тебя, скучный ты человек, хоть и фамилия знаменитая.

– Зато скоро не только моя фамилия, но и я сам стану знаменитым.

– Да ну?

– Ну да!

– Ну и хвастун ты, Достоевский. Ладно, пошли на кухню. Жрать-то, небось, хочешь?

– Есть немного.

Они провели хорошую ночь. Долго занимались сексом, потом, уставшие, разговаривали. Обо всем и ни о чем. Заснули около трех часов и проспали часов до десяти.

Черняева не спешила вставать. У нее не так часто в последнее время был секс, а она еще женщина молодая, иногда доходило до того, что хоть на мужиков бросайся. А она была слишком разборчива в связях. Вот только Достоевский и «спасал» ее.

– Э-эй, гений литературы, ты спишь? – толкнула она его.

В ответ он стал посапывать и похрапывать.

– Ну и чмо же ты, Достоевский. Ладно, тогда я пошла.

Но она лишь успела отбросить одеяло, сесть и потянуться за халатом, как Достоевский тигром набросился на нее сзади, свалил на спину и под ее визжащий хохот взгромоздился сверху.

– Как ты меня назвала, негодяйка? Это я чмо, значит? Вот когда правда открывается – когда человек спит.

Она продолжала хохотать и сквозь смех выдавливала из себя:

– А кто тебе сказал про чмо? Ты же спал, это тебе, видимо, приснилось.

Она перевернула его на спину и оседлала сверху.

Черняева ушла только в пятом часу вечера. Они долго прощались, понимая, что расстаются на неделю, а то и больше.

На улице стояла ясная, но морозная погода. Ветра не было, и сильный мороз был не таким кусачим, как если бы его подстегивал ветер. Вечерний сумрак опустился на городок, фонари освещали улицу ленивым полутусклым светом.

Когда Черняева выходила из подъезда, она едва не столкнулась с Ихменевой. Ни та, ни другая никогда друг друга не видели, поэтому и не среагировали на встречу никак. Правда, Ихменева оглянулась на Черняеву, затем закинула голову и посмотрела, горит ли свет в окне у Достоевского.

Не без внутреннего трепета поднималась она по лестнице, остановилась у знакомой двери, хотела сразу нажать на кнопку звонка, но руки предательски задрожали. Она подумала, что это от мороза. В другой руке она держала рюкзак, в котором был маленький, на четыре кусочка, торт. Опустила руку, надела варежку, оглянулась вокруг, наконец позвонила. Достоевский открыл почти сразу, будто ждал ее.

– Что-то забыла? – спросил он, но, увидев перед собой Ихменеву, на секунду застыл в удивлении, затем приоткрыл дверь сильнее, пропуская в квартиру новую гостью. – Ихменева? Заходи.

– Здравствуйте, Илья Иванович. С Новым годом вас!

Она потянулась губами к его лицу, он слегка пригнулся, и она поцеловала его в щеку.

– Спасибо, и тебя также. Ты чего пришла?

– Вот, торт принесла, – она жукнула молнией на рюкзаке, вытащила оттуда торт и протянула его учителю. – Новый год же, а вы тут, вероятно, один и скучаете.

– Ну, спасибо за торт. Без сладкого и в самом деле, какой же праздник.

Он отнес торт на кухню, поставил на стол.

– Можно руки помыть? – спросила она, сняв шубу и сапоги.

– Не можно, а нужно. Ты же знаешь, где ванная.

Она надела тапочки, в которых за несколько часов до того ходила Черняева, и прошла в ванную. Когда зашла на кухню, где уже шумел электрочайник, спросила:

– А у вас кто-то был, Илья Иванович?

– С чего ты взяла?

– Ну, когда вы открыли дверь, вы спросили: «Что-то забыла?»

– А, да это соседка заходила… Ой, какой у тебя красивый свитер, – он резко переменил тему. – Я тебя в нем ни разу не видел.

– Да это мать на Новый год подарила, мне и Валику тоже связала. Все подмазывается ко мне.

– А ты все никак не простишь ее?

– Да… – замялась Ихменева. – Стерпится – слюбится. Так, кажется, говорили?

– Так, так, – засмеялся Достоевский. – Ну, ладно, давай твой торт попробуем. Садись, – он поставил на стол два блюдца. Пока разливал чай, девушка разрезала торт на четыре части.

– Родителям опять не сказала, куда пошла?

– Не-а! Зачем? – прожевывая кусочек торта, ответила она.

– Ну, они, наверное, волноваться будут.

– А ниче, что они вмешиваются в мою личную жизнь? Туда не ходи, с тем не дружи, то не ешь, это не пей?

– А ниче, что они тебя пока поют, кормят, одевают, думают, куда бы тебя пристроить после школы? Ничего, что ты от них еще всецело зависишь и они за тебя, соответственно, отвечают?

– Перед кем отвечают?

– Ну, хотя бы перед своей совестью. Они тебя родили, значит, должны тебя и на ноги поставить…

– А я их не просила меня рожать.

После этих слов Достоевский даже закашлялся, подавившись кусочком торта. Ихменева сначала просто смотрела на учителя, но, когда лицо его покраснело, а кашель становился все глуше, дышать ему становилось все труднее, она испугалась, встала, начала его стучать кулаком по спине. Это помогло, торт наконец протиснулся сквозь горло, Достоевскому полегчало, он сделал пару глотков чая, прогоняя торт еще дальше, и кивнул:

– Спасибо! Не в то горло пошло. Вообще-то, во время еды разговаривать вредно.

Ихменева продолжала стоять за спиной Достоевского. Дыхание ее участилось, грудь поднималась и опускалась в какой-то нервной пляске. И вдруг она закрыла глаза, обняла Достоевского обеими руками и прижалась к нему с такой силой, что он даже не в состоянии был шелохнуться.

– Ты чего, Ихменева?

– Я люблю вас, Илья Иванович, – горячо зашептала она ему в самое ухо.

От этих слов у него мурашки пробежали по коже. Он напрягся, стараясь высвободиться из объятий девушки. Не сразу, но ему это удалось. Он стал подниматься с табурета, одновременно поворачиваясь к ней.

– Ты это брось, Света…

Но она не дала ему договорить: едва его лицо оказалось на одном уровне с ее лицом, она, в страстном порыве, закрыв глаза, стала целовать его в щеки, в лоб, в губы, в шею.

– Да что ты… делаешь, дура! С ума, что ли, сошла?

Он оттолкнул ее со всей силы, она отскочила к стене, ударившись головой, а поднятая рука задела узкую полочку, на которой стояли кухонные наборы,