Такси как раз прибыло. Адель, качаясь, шла к машине. Таксист увидел ее и решительно запротестовал:

— Нет-нет дамочка! Я вас не повезу! Оно мне надо? Вы пьяная, на ногах едва стоите. А потом скажете, что я к вам приставал или еще чего. И пойдут потом ваши сторис в инетах. Не, я уезжаю.

— Она не пьяна, — я открыла заднюю дверь и помогла Адель сесть. — Ей плохо. Пищевое отравление. Со мной повезете?

— С вами да, — согласился таксист.

Я назвала адрес. Адель удивленно взглянула на меня.

— По телефонам не шарю. Но не такая наивная, как тебе кажется, — объяснила я.

Она молча закрыла глаза и облокотилась на сиденье.

Квартира Адель была шикарной и больше напоминала музей, чем жилье одинокой женщины. Никакой одежды на стульях и посуды на столе. Чистота и армейский порядок. Вычурная мебель, антиквариат повсюду и очень много золота. Даже одна стена в спальне покрашена в золотой цвет. Кровать огромная, на половину спальни, с белой кожаной спинкой высотой почти под потолок. И украшена золотыми завитушками аля Людовик какой-то там.

Адель легла на белоснежное шелковое покрывало, расшитое нежно-розовыми лилиями. А у меня сжалось сердце. Здесь мой Дима любил ее. Здесь он наплевал на наш брак, сына, всю нашу жизнь. И вдруг в этой роскошной спальне я впервые задумалась: а если Адель не первая любовница? Я ведь, действительно, всегда верила мужу и никогда его не проверяла. Даже об Адели узнала совершено случайно.

Мы с Сережей поехали к врачу. Вышли из дома, спустились вниз и тут я обнаружила, что забыла ключи от машины дома, на столике в прихожей. Я вернулась. Дверь была не заперта, потому что когда мы с Сереженькой уходили, Дима сказал, что вот-вот выходит на работу и сам закроет. Стоя в коридоре, я услышала, как он ласково журчит по телефону о прошлой ночи. Когда сказал мне, что приедет поздно, так как подписывает очередной договор с новыми партнерами.

Дима смаковал эту ночь. Спрашивал: понравилось ли ей так и эдак? И договаривался на вечер. В тот день я ушла из дома за час до его встречи с любовницей и в машине ждала снаружи, когда муж выйдет из дома. Он поехал к ней, а я за ним, держась на расстоянии. Дима доехал до ее ресторана. Я засела за машиной на парковке напротив витрины. Там мы и познакомились с Платоном.

Но я не знаю, сколько Дима и Адель встречались до этого. Ничего не знаю. И, главное, первая ли это любовница? Или пятая? Или десятая? Нет, не может этого быть! Не верю! Просто Дима не устоял перед сексуальностью Адель. Да и никто бы не устоял. Она, как звезда с экрана. Один раз не считается. Мужчины по основе своей моногамны. Это природа. Я читала об этом. У них в генах это заложено. И если Дима один раз оступился, это не значит, что нужно его судить. Больно, да. Но он одумается. А я буду терпеливой, и он поймет, что я лучше. Адель, как комета: прилетела, обожгла и умчалась дальше в космос. А я, как луна, не такая яркая, зато всегда рядом.

Адель тихо вздохнула и перевернулась на бок.

— Чаю? — вынырнула я из своих мыслей.

— Буду очень признательна, — она привстала, сорвала покрывало с одного края кровати и завернулась в него.

Ее зубы стучали от озноба.

Я пошла на кухню, нашла в шкафчике разные коробки с чаем. Ромашковый — это то, что ей сейчас нужно. Очищает организм от токсинов и успокаивает. Я налила чай в фарфоровую чашку, поставила на маленький золотой поднос и понесла в спальню.

Адель села на кровати, взяла чашку, поднесла к губам, побледнела еще больше и выдохнула:

— Ромашка?

— Да, тебе сейчас ромашка — самое то.

Она ойкнула, зажала рот руками, вскочила с постели, швырнула чашку на тумбочку возле кровати и понеслась в туалет. Я села на кровать, взяла чашку и понюхала ее. Чай. Обычный ромашковый чай.

— Устрицы? — спросила я, когда она вернулась в спальню. — Ага. А я вот когда беременная ходила, то не выносила запах зеленого лука. Как учую, так сразу бегу в туалет. Наверное, тоже ела устриц в нашем Загоринске. У нас там несвежие устрицы часто встречаются на базаре между гречкой на развес и курами гриль.

Адель вдруг откинула голову и начала хохотать. Да так заразительно, что я не удержалась и засмеялась вместе с ней.

— Загоринск? Это где?

— Средняя полоса России.

— Я из такого же Волчехренска, никто не знает, где это, — Адель скинула платье и осталась в одном белье.

Я хотела отвернуться, но не смогла. Неудивительно, что она так заколдовала Диму. Ее тело было идеальным: высокая грудь, которая так красиво выделялась под платьем, что я думала, что она в лифчике. Длинные ноги, узкие, но женственные бедра. А кожа была такой шелковой, словно из мрамора.

— Мне казалось, что ты москвичка, — пробормотала я, опуская глаза.

— Дорогая косметика, шмотки, хорошие манеры — это все наживное, — Адель взяла с подушки шелковый халат бежево-золотистого оттенка и накинула его.

И в этот момент в замке входной двери зазвенел, поворачиваясь, ключ.

— Это Дима, у него есть ключи.

Адель вскочила с кровати и схватила меня за шиворот, как щенка.

— В гардеробную, быстро! — она протащила меня по спальне, втолкнула в просторную комнату, увешанную шмотками, и захлопнула дверь.

Я немедленно прижалась к ней ухом.

— Какого рожна ты меня бросила там одного с этими дрищами тонконогими? — заорал Дима. — Я там торчал, как сливка в заднице, среди этих гондурасов!

— А не нужно было за мной увязываться, — в ответ крикнула Адель. — Я тебя не приглашала. Сам захотел. И вообще не ори в моем доме.

Я замерла, ожидая вспышки гнева. Мой муж, как бык: только покажи красную даже не тряпку, а нитку, сразу рога вниз — и в бой. Вспыльчивый страшно! Вместо этого Дима вдруг сник и примирительно пробасил:

— Ну не кипешуй, пупс! Психанул, сорян! Ну что ты сразу завелась?

— А то, что в моем положении женщинам часто бывает плохо. И ты должен это понимать. Не мальчик уже.

— Я сказал, что оплачу тебе аборт. И даже сам отвезу, побуду там с тобой, чтобы не стремалась. Чё? Накосячил — исправлю.

— Я тебе тоже сказала, что еще не решила: пойду ли я на аборт.

— Ты это… пупс, задний ход не включай, — Дима снова завелся. — Ясно тебе сказал, что с детьми