— А это не твое дело! — в свою очередь повысила голос Адель. — Завязал-не завязал, мне без разницы. Я сама могу вырастить этого ребёнка. Ему, конечно, нужен отец. Но почему ты решил, что подходишь на эту роль?

— Не понял, что за предъявы? Ты чего меня опустила, а? Такого батю, как я, еще поискать. У меня пацан был колченогий и весь перебитый. Я его вылечил. Жилы себе вырвал, чтобы бабло на докторов поднять, но вылечил. Он теперь красава. Башка, правда, до сих пор ударенная, но ничего. Я из него сделаю правильного пацана. Это говно-вопрос! А вот ты сама решать ничего не будешь, поняла меня? Я все решил. Пойдешь и сделаешь тест ДНК на отцовство. И если бейбик мой, то я его растить буду. А если не мой, то тебе мало не покажется. Поняла меня?

— Что? — презрительно протянула Адель. — Ты меня сейчас пугаешь? Ты? Меня! А ты, Димон, не забыл часом, что сам вообще-то женатый?

— То другое. Я тебе не врал в самого начала. Но и тебя спросил: есть ли кто в твоей койке? Потому что если бы ты сказала, что да, я бы вагон-перрон и отчалил бы. Я те не хмырь московский, чтобы вдвоём на бабе исполнять танец маленьких ебедей, — он так и сказал: ебедей.

Я зажала рот рукой, потому что теперь уже меня стошнило от всего этого.

— Так что повторяю: есть разница, — зарычал Дима. — И нечего меня опускать. Мой ребенок не будет без отца расти.

— Какое благородство! — саркастически усмехнулась Адель.

— Да вертел я твое благородство. Просто не хочу быть похожим на своего папашу. Он меня заделал моей мамаше и ушел, гнида, в закат. Я его даже не видел никогда. А так хотелось ему харю начистить! Он из этих был, из московских гондурасов. Залетный, столичный, командировочный хмырь. Мать ему писала, что ребёнок родился. Она мне перед смертью рассказала. Мне пятнадцать было, когда она от инфаркта померла. Так и не отпустила ситуацию. Всё себе сердце рвала, что я безотцовщиной расту и в люди не выбьюсь. А этот дрищ козырный, папаша мой, ей сказал, что не хочет плодить нищету. Тогда я решил, что бабло подниму, чтобы он ласты склеил от зависти. И поднял. Малолеткой на рынок пошел впахивать. Там пацаны мне помогли, жизни научили. Народ серьёзный, у каждого по две-три ходки. Всему научили: бабло зарабатывать, проблемы решать, гнидой не быть. Поэтому я своих детей никогда не брошу. Так что лучше сама сходи на тест. А то силой потащу. Усекла? Тогда и решу, как и что.

— Мы решим, — поправила его Адель. — Научись произносить это местоимение.

— Слышь, учительница первая моя, я чего-то не всекаю: ты ж вообще детей не хотела. Замужем была и не завела. Я тебя спросил перед нашим первым разом: мне купить резинового помощника или ты таблетосы глотаешь? Ты сказала, что резиновые не нужны. Ну и я подумал, что ты там, может, со спиралью или типа того. Или вообще не можешь залететь.

— Я не хотела детей от Платона, — тихо ответила Адель.

Дима помолчал и вдруг тяжело выдохнул:

— А от меня, значит, хотела, раз не предохранялась? Это же совсем другой расклад, пупс! Иди ко мне!

— Димон, отстань, мне плохо.

— Я тащусь, когда ты такая дерзкая. Прикинь? Ненавижу дерзких баб. А от тебя у меня прямо всё колом.

— Хватит! — прикрикнула она. — Просто уйди!

— А если не уйду, то чё? — до меня донеслись звуки борьбы.

Что-то грохнуло, упало на пол, зазвенело, разбиваясь. И мое сердце тоже окончательно разбилось в этот момент. Я оперлась спиной о дверь гардеробной и сползла вниз, изо всех сил зажимая рот обеими руками.

— Тебе это нравится, я знаю, — зарычал Дима.

Раздался треск ткани. И снова что-то покатилось по полу.

— Хватит! — закричала Адель. — Я не шучу! Остынь, Димон! И вали отсюда! Слышишь? Иначе я за себя не ручаюсь! Вон!

— Ну всё, пупс, всё, — пробурчал Дима. — Не психуй. Понимаю: гормоны у тебя, вся байда. Ладно. Потом поговорим. Я наберу тебя. Трубу держи поближе. А сейчас покемарь чутка, оно всегда помогает.

Я услышала, как за ним захлопнулась входная дверь. С трудом поднялась на ноги и вышла в спальню.

— Прости меня! Ради бога, прости! Мне очень жаль, что тебе пришлось все это выслушать, — Адель попыталась запахнуть халат.

Он был разорван. Да так, что с него клочья свисали. По всей спальне были разбросаны баночки с кремами. Стоял удушливый запах разлитых духов. С туалетного столика в углу спальни все было сметено на пол. Именно там валялись оторванные лоскуты от халата. Нетрудно было догадаться, что здесь произошло. Дима попытался усадить ее на туалетный столик, поэтому все смахнул с него. Адель сопротивлялась. Он ей разорвал халат и… боже, я не могу!

У меня закружилась голова. Я схватилась за стену, с трудом волоча ноги побрела в коридор. Адель бросилась за мной.

— Тебе нельзя выходить в таком состоянии. Останься! Полежи, отдохни, — она схватила меня за плечо и развернула к себе.

— Да пошла ты! — с трудом выдохнула я и дёрнула плечом, высвобождая его.

— Понимаю тебя, понимаю, — прошептала она.

— Да ни черта ты не понимаешь! Ни черта! — я дошла до двери, но на пороге обернулась: — Знаешь, я тебе желаю только одного: чтобы когда-нибудь любимый человек вот так поступил бы с тобой. Пусть этот бумеранг к тебе вернется как можно скорее! За что ты меня раздавила? Что я тебе сделала? За что ты ребенка моего, и так покалеченного, без отца оставляешь?

— Это не я, пойми! — она бросилась к двери и попыталась ее закрыть.

Но я вцепилась в ручку и с силой дернула, открывая.

— Да подожди ты! — закричала она. — Давай поговорим! — она захлопнула дверь.

— Лучше открой ее! — зарычала я и не узнала свой голос.

Разве я могу издавать такие звуки? Да плевать! На все теперь плевать после того, что я услышала, как у них это все происходит. Он ее любит! Любит любую: дерзкую, злую, наглую. Это только мне все нельзя. А ей все можно. Потому что я — надоевшая обуза. А она его любимая женщина.

— А то что? Ударишь меня? На, бей! — она широко раскрыла руки и замерла передо мной. — Ну? Бей! Тебе же хочется!

10 глава. Правило номер шесть: виноваты всегда оба

Я сжала кулак и подняла руку. Сейчас ударю в это наглое и холеное лицо. Разобью ей губы, чтобы