«Джек! Джек! — зовет Дики. — Слазь с плота — веревка оторвалась — тебя уносит!»

Я поворачиваюсь и озираю ущерб — быстренько подбегаю к краю и гляжу на бурые бездонные воды 90-градусной свалки и как она отступает от последней зацепки крыла у ног Дики, четырехфутовый прыжок всего за секунду… Знаю, что у меня едва получится, потому не испугался, а просто взял и прыгнул, и приземлился на ноги на свалке, а плот выплыл у меня за спиной к горбам главного стрежня, где видели, как он кренится и ныряет, словно гигантская крышка, — а мог бы стать моим Кораблем.

От вспомогательных пацанов процветающим поразительным утром до нас донеслись вести, как в толстовской битве, что Белый мост объявили опасным и по нему никто не ходит, там на дороге кордоны, а на бульваре Река нашла себе древнее русло ручья, подходящее для нового разливорывка вперед, и ринулась по нему безумным потоком через половину Потакетвилля, и влила свой ужас в половодья Соснового ручья, и выстремилась обратно сквозь уже-залитый Роузмонт — дальше, долетали вести о бедствиях в центре Лоуэлла, вскоре мы даже не могли уже до него добраться, каналы разлились от прилива, мануфактуры поплыли, вода заползала на деловые улицы, из целых краснокирпичных закоулков железнодорожных стрелок образовывались пруды за мануфактурами — все это было для нас просто безумными вестями — День серого трагического предупреждения о наводнении с мамой, я потом вернулся с бандой посмотреть на маневры мешками с песком на Риверсайд-стрит, где она ныряла глубже всего. Прямо там жила наша учительница из начальной школы, миссис Уэйкфилд, в беленьком домике, увитом лозорозами. Через дорогу от ее белого забора наваливали мешки песка. Мы стояли возле, у зыби вздымавшегося наводненья, и тыкали в них пальцами — нам хотелось, чтобы Потоп пронзил их и утопил собой весь мир, кошмарный мир взрослой рутины. Джи-Джей и я перешучивались — тузили друг друга помаленьку, треплясь в свете трагичных аварийных фонарей и вспышках масленок, а река тем временем все подымалась — после ужина мы увидели, что стена песчаных мешков подросла. Нам хотелось настоящего наводнения — вот бы все рабочие ушли. Но наутро мы прибежали и увидели, как огромный змеегорб речной правой руки пробивает загородку из мешков песка в 20 футов высотой и вливается в слепо раззявленные окна коричневого лозозаросшего коттеджа миссис Уэйкфилд, а его последняя верхушка крыши соскальзывает в водоворот — за ней полная улица стремительной воды — Мы с Джи-Джеем переглянулись в изумлении и невозможном ликованье: СВЕРШИЛОСЬ!

Доктор Сакс высился над парапетами Лоуэлла, хохоча. «Я готов, — кричал он, — Я готов». Он вынул свою резиновую лодку из широкополой шляпы и снова ее надул, и угреб резиновым веслом с Голубком в кармане сквозь гнетущий лес потопных вод ночи — к Замку — его полый хохот эхом расходился над опустошеньем. Из вод потопа выполз гигантский паук и быстро кинулся на шестнадцати ногах к Замку на Змеином Холме —

и безымянная мелюзга

кинулась туда же.

Дом Поля Болдьё, к которому мы, бывало, взбирались хилыми наружными ступеньками — на краю Коровьего Выпаса у церкви Св. Риты, — унылый дом, где мама готовила ему по утрам фасоль на завтрак — где бедные мутные религиозные Календари Св. Марии висели в бурой двери за печкой — Спальня Поля, где он хранил свои архивы красными чернилами всех наших средних показателей бейсбольных подач — чокнутый Пацан Фараон (из-за его золотого зуба и зеленого твидового костюма воскресными днями в театре «Корона» с крысами на балконе и тот раз, когда мы швырялись коробками с мороженым в сквалыгу в кино, который отказывал вдове в выкупе закладной, и 90-летний полисмен поднялся и попробовал нас найти) — дом Поля затопило, из-за шести футов воды приходилось теперь грести к его крыльцу на шлюпке —

Неимоверное возбуждение заполняло все приречные улицы Лоуэлла, где люди — в ясном воздухе праздникообразных утр — скапливались массой у прекрасного плескучего края потопа — «У меня носишко есть, у тебя носишко есть» — Я брожу по обоим сторонам берега, распевая — Перебредаю через Белый мост, по которому обычно хожу каждый день в Бартлетте кую среднюю, и там массивный чудесный долгожданный чудовищный потопогорб катит в тридцати футах ниже на скорости 60 миль в час — массивно больше потоповых арок притекает из Нью-Хэмпшира, иногда и трассы перехлестывает — Дом Поля был в самой середке нового русла через низлежащий Потакетвилль — «У меня носишко есть — у тебя носишко есть —» Бедный Поль — во всей этой толпе его и не разглядишь — через Риверсайд-стрит бросили кордон у памятника Первой мировой войне, на котором имя дяди Лозона, где река вгрызается в его лужайкину спину, памятник вот-вот опрокинется в реку — река не только ревет сквозь жилище миссис Уэйкфилд, но и плещет почти за самым памятником до самого моста в голове Варнум-авеню — но и Варнум-авеню затопило на несколько сот футов за домом Скотти — на бульваре течет новая река — Мы с Джи-Джеем поздравляем друг друга с тем, что наши дома выстроены высоко на скале Потакетвилля — Песчаный откос никогда не подмокнет — Сара-авеню и Фиби-авеню озирают громадные просторы, когда видно сквозь деревья — потоп может подняться, как потоп Ноя, и мэр увидит разницу в нижнем Лоуэлле — в Потакетвилльском Горбе мы могли окопаться на последнем рубеже с наскоро смастряченным ковчегом — «Очистить путь, господа!» — торжественно заявляет Джи-Джей у мешков с песком, пытаясь проткнуть их пальцем — «С мортариев незапамятных времен вы, салаги, глуши-моторы, вы салажили эти рундуки к фок-бизань-мачте, черт вас раздери» — Джи-Джей натуральный Ахав в Потопе, изверг у Дамбы — Голодно рыщем мы вверх-вниз по потопу, восторгаясь черным безумьем, демонической рекой — она сжирает все, что нас когда-либо ненавидело — деревья, дома, кварталы капитулируют — Безумное ликованье воспламеняет наши души, мы слышим, как ясно хохот Доктора Сакса пронзает рев средней реки, ощущаем гул и Вибрацию зла в земле. Когда настает ночь, мы идем шагать, размахивая дикими руками, в свалявшейся листве и камнях берега под Мостом Муди-стрит — швыряем крохотные немощные камешки в массу… камни извергает вверх — назад — По трагической гранической стене канала мы уже не видим ни древних водоотметин потопа, ни цифр известью; наводнение достигло рекордного ника. Знаменитый Канальный Шлюз Св. Франциска на другом краю города спасает центральный Район Лоуэлла от полного паводка. К тому же шесть футов воды наполняют и папину типографию — он совершил несколько отчаянных поездок в центр поглядеть на воду и даже вокруг Потакетвилля —

«Никогда не забуду того раза, Загг, когда твой папа кашлял, — Джи-Джей говорит со мной, пока мы рыщем крысами, — в переулочной стене, знаешь, между Клубом и лавкой Блезана на Гершоме у тебя там две такие деревянные стены по обе стороны улицы, я был на одной стороне, твой папа на другой, как-то рано утром на прошлой неделе, холодина адская, помнишь, я стою, дымовую завесу изо рта пускаю, как вдруг огромный взрыв сотряс меня до коленок — твой папа кашлянул, и эхом дало по моей стене и обратно от меня отскочило — уши у меня взорвались, я упал на одно колено, Загг, без балды — я сказал (чтобы прийти в чувство, там же никто меня шлепнуть не мог, сам понимаешь)» — (протянув руку и шлепая меня по заднице —) «Загг — так говорю, невинненько: «Ох ты ж, мистер Дулуоз, кашель-то у вас какой вроде сильный, знаете-нет?» «Н-не-ет, — говорит он, — нет, Гасси, не так уж все и плохо — чуток в горле першит, Гасси, только в горле першит немного» — А-а-уу-эй — Врряк!» — взвопил он вдруг, задирая ногу — так крупные рыгуны выкладывали взрывные пёрды на совещаниях советов директоров.