и она была помешана на живописи, жадно ловила все советы, страстно мечтала добиться признания. Франсуаза рассказывала мне о своих конфликтах с родными, придерживавшимися слишком буржуазных взглядов, чтобы допустить, будто занятия живописью можно предпочесть университетским лекциям; о мастерских художников, расположенных неподалеку от их виллы в Нёйи, куда она однажды пригласила меня на ужин. Я был покорен жизненной силой этой девушки, ее настойчивым стремлением преодолеть все преграды. Все в ней дышало свежестью и пылкостью. Ее экзальтация, вследствие чего она с равным восхищением относилась к живописи и к живописцам, вызывала у меня в памяти образ Беттины Брентано, которая путала поэзию и поэтов и в восемнадцать лет воспылала неудержимой страстью к Гете».* * *

Знакомство Пикассо и Франсуазы Жило произошло при следующих обстоятельствах. В то время у нее гостила ее школьная подруга Женевьева, приехавшая из Монпелье. И вот они в компании с актером Аленом Кюни отправилась в небольшой ресторанчик, называвшийся «Ле Каталан», в котором часто бывали писатели и художники. Там Франсуаза впервые увидела Пикассо, сидевшего за соседним столиком в компании друзей. Рядом с Пикассо в тот день находилась и Дора Маар. Франсуаза Жило в своих воспоминаниях оставила нам такой ее портрет:

«У нее было красивое овальное лицо, однако с массивной челюстью, это характерная черта почти всех ее портретов, написанных Пикассо. Черные волосы были гладко зачесаны назад. Я обратила внимание на ее бронзово-зеленые глаза и тонкие руки с длинными, сужающимися к концу пальцами. Больше всего в этой женщине поражала ее странная неподвижность. Говорила она мало, совершенно без жестов, в осанке ее было не только достоинство, но и некоторая скованность. Есть французское выражение, очень подходящее к данному случаю: она держалась, как на святом причастии».

А вот наружность Пикассо Франсуазу слегка удивила, и дело тут заключалось в том, что свое представление о том, как он должен выглядеть, она основывала на фотографии, увиденной в посвященном Пикассо номере одного популярного журнала, датированного 1936 годом. На этой фотографии семилетней давности Пикассо выглядел неким завораживающе-красивым животным, теперь же у него были седеющие волосы и какой-то отсутствующий — то рассеянный, то откровенно скучающий — взгляд. Франсуаза потом вспоминала об их первой встрече так:

«По ходу обеда я заметила, что Пикассо наблюдает за нами и время от времени слегка актерствует специально для нас. Было ясно, что он узнал Кюни, и отпускал реплики, несомненно, с расчетом на то, что мы их услышим. Всякий раз, говоря что-то особенно забавное, улыбался скорее нам, чем тем, кто сидел вместе с ним. В конце концов, он поднялся и подошел к нашему столику. Принес вазу черешен и предложил нам угощаться».

— Послушай, Кюни, — сказал Пикассо, — будь добр, познакомь меня со своими спутницами.

Ален представил девушек, а потом сказал:

— Франсуаза — умная.

Затем он указал на Женевьеву:

— А Женевьева — красивая. Посмотри, правда же, она похожа на древнегреческую статую?

Пикассо в ответ пожал плечами.

— В данном случае ты судишь, как актер. А как охарактеризуешь умную?

В тот вечер на Франсуазе Жило был зеленый тюрбан, закрывавший большую часть лба и щек. Пока Ален Кюни думал, как бы поостроумнее обыграть это, на заданный Пикассо вопрос ответила ее подруга:

— Франсуаза — флорентийская дева.

— И необычная, — добавил Кюни.

— Раз необычная — значит, интересная, — сказал Пикассо. — Ну и чем у нас занимаются эти беглянки из истории искусств?

— Мы художницы, — гордо ответила Женевьева.

Пикассо громко засмеялся.

— Давно не слышал ничего более смешного. Девушки с такой внешностью не могут быть художницами.

И тогда Франсуаза рассказала ему, что Женевьева — ученица знаменитого скульптора и живописца Аристида Майоля, а она сама, хотя ничьей ученицей не является, тоже вполне сложившаяся художница. И что в настоящее время у них открыта совместная выставка живописи и графики в галерее на улице Буасси д’Англе, что рядом с площадью Согласия.

Пикассо поглядел на девушек на этот раз уже с удивлением.

— Ну что же… Я вроде бы тоже художник. А раз так, вы просто обязаны прийти ко мне в мастерскую, чтобы посмотреть мои работы.

— Когда? — спросила Франсуаза Жило.

— Да хоть завтра. Или послезавтра. Словом, когда вам будет угодно.

Франсуаза и Женевьева посовещались и ответили, что придут не завтра, не послезавтра, а еще вероятнее — в начале будущей недели.

Пикассо вежливо поклонился:

— Как вам будет угодно.

После этого, пожав всем руки, он вернулся к своему столику.

* * *

И девушки пришли к нему, а когда они собрались уходить, Пикассо сказал:

— Если пожелаете прийти еще, непременно приходите. Но только, пожалуйста, не как паломники в Мекку. Приходите потому, что я вам нравлюсь, что вам интересно мое общество, потому что хотите прямых, простых отношений со мной. А если вам захочется лишь посмотреть мои картины, то с таким же успехом можно пойти на выставку или в музей.

Тогда Франсуаза Жило не восприняла это замечание Пикассо особенно серьезно, но через пару дней он нашел предлог снова увидеться с ней.

— Я видел вашу выставку, — сказал он, глядя ей прямо в глаза.

У нее не хватило смелости прямо спросить, какого он мнения об увиденном, поэтому она лишь сделала вид, что удивлена.

— У тебя большие способности к рисованию, — продолжал он, не обратив внимания на ее уловку. — Думаю, тебе нужно работать и работать. Упорно… Ежедневно… И мне было бы любопытно наблюдать за твоими успехами. Надеюсь, ты будешь показывать мне свои рисунки время от времени…

* * *

Фотограф и художник Брассай, хорошо знавший Пикассо и Франсуазу Жило, рассказывает нам следующее:

«Франсуаза уже давно сгорала от желания показать свои работы Пикассо, с которым несколько месяцев назад <…> она познакомилась в одном парижском ресторане. Теперь девушка часто приходила на улицу Великих Августинцев и сидела в вестибюле, ожидая, пока божество позовет ее.

Пикассо нисколько не скрывал, что в его жизнь вошло новое чувство. Он настолько польщен, настолько горд своим мужским счастьем, что выставляет его напоказ. Однако я не согласен с