все, что происходило на Родине. Максим возил гостей на экскурсии, был и водителем, и гидом, и переводчиком.

Когда приехала всеобщая любимица Валентина Ходасевич, Максим вместе с Петром Крючковым, личным секретарем и юристом Горького, устроил ей увлекательное трехнедельное путешествие по старинным городам Италии. Валентина Михайловна вспоминала: «Благодаря мотоциклу тропами попадали в малоизвестные, глухие места и видели потрясающие пейзажи, дворцы, церкви, мадонн, фрески, памятники древнеримской и этрусской культур. Ехали часто ночью и раз встретили даже волков. Кто от кого удирал не поняли. А общеизвестные путеводительские красоты и чудеса искусств! А какой народ!.. Хотелось навсегда остаться с ними».

Рождение моей мамы

Надежда Алексеевна ждала ребенка. А.М. писал Екатерине Павловне: «Родит Тимоша во второй половине сент[ября], так что ты не особенно торопись, но устрой дела твои прочнее, чтобы пожить с нами побольше. Торопиться и потому не следует, что М[ария] И[гнатьевна] человек опытный, Тимоша ей верит, отношения между ними славные, а тебе нет надобности трепать нервы, присутствуя при картине родовых мук и вспоминая былые свои. Но – это лишь мое мнение, а ты поступишь, как захочешь, разумеется».

Беременность проходила нормально, договорились с доктором Сутером, что рожать Надя будет в его госпитале в Неаполе. Мария Игнатьевна, предварительно заказав приданое для новорожденного, уехала к своим детям в Эстонию. 13 августа 1925 года А.М. сообщил Екатерине Павловне: «Макс – в Неаполе, Тимоша здорова. Все благополучно. Ждем тебя». Роды ожидались примерно через месяц.

Валентина Ходасевич вспоминала:

Однажды под вечер приходят итальянские гости. Собираемся пить кофе, вдруг я вижу, что Тимоша бледнеет, подбегаю к ней, она еле шепчет: «Начинается… пусть уйдут…» Я говорю, что синьора Тимоша устала и ей нужно отдохнуть. Гости уходят. Я ничего в родильных делах не понимаю, ищу Максима – говорю о происходящем. Соловей уже сообщил Алексею Максимовичу. Все ужасно волнуемся. У Алексея Максимовича как-то странно ходуном ходит нижняя челюсть, и точно из него кровь выпустили – он серо-белый. Говорит Максиму, чтобы немедля на мотоцикле ехал в Сорренто и раздобыл врача-акушера.

У Максима на лице отчаяние. Он не может произнести ни слова, безмолвно убегает. Вскоре с дороги слышен гудок его мотоцикла. Дельные указания сразу дает Алексей Максимович: нужно подготовить много кипяченой воды, какие-то стерильные мягкие тряпки – пеленки… Выясняется, что горничная и кухарка уехали на праздник в Неаполь. В доме нет подходящего чистого белья – все приготовлено для стирки… Соловей из скатертей нарезает пеленки… Наконец тарахтит мотоцикл, приехал Максим, помогает выгрузиться очень маленькому старикашке… Максим ведет старика к Тимоше, я – к Алексею Максимовичу, а он уже спускается по лестнице вниз и очень взволнованно и строго спрашивает меня: «А вы уверены, что это не настройщик роялей?.. Все было очень страшно: схватки длились всю ночь. К утру Максим привез из Сорренто какого-то врача и втолкнул в комнату Тимоши… Наконец появился профессор и сказал, что все обошлось сравнительно благополучно… Так появилась на свет первая внучка Алексея Максимовича – Марфа Максимовна Пешкова.

А моя мама – она родилась 17 августа 1925 года – рассказывала об этом так (по воспоминаниям, конечно, бабушки): «Я всех обманула и раньше родилась. Было воскресенье, вечер, рядом врачей не было, и мой папа помчался в Сорренто, найти хоть кого-то. Он знал, что знакомый врач любит захаживать в одну таверну, – там и нашел его, посадил в коляску мотоцикла и привез на виллу. Тот сразу, не помыв руки, пошел принимать роды – папа успел схватить флакон йода – вылил ему на руки. Дедушка страшно волновался, ходил из комнаты в комнату, говорил: “Боже, зачем такие мучения женщине?” Очень переживал за маму. Потом, когда мама со мной лежала, он подошел и надел ей перстень с розовым топазом».

Максим и Надежда хотели назвать мою маму Марией. Но когда из Рима приехал крестить ребенка архимандрит Симеон, дедушка предложил дать имя – Марфа, в честь Марфы Посадницы, родители и не возражали. Крестины происходили дома, А.М. держал полотенце, подхватил маму, когда ее окунали в купель, крестной матерью стала Мария Игнатьевна.

Когда маме было пять месяцев, Надежда Алексеевна заразилась брюшным тифом, и после болезни у нее пропало молоко. Итальянцы подсказали, что наиболее близкое по составу к материнскому – ослиное. Его разбавляли водой и подкармливали маму, пока не нашли кормилицу.

Работал А.М., как всегда, много, постоянно ощущая «недостаток времени для жизни». Повесть «Дело Артамоновых» он написал поразительно быстро, всего за четыре месяца. Практически сразу начал переписывать ее чуть ли не заново, остался недоволен и второй редакцией и опять взялся за переделку. Еще работая над «Артамоновыми», Горький начал новую книгу – роман «Жизнь Клима Самгина». Это событие он описал (в письме Екатерине Павловне) так: «Письма писать мне некогда, пишу роман. Огромный… Я на год – и больше – увяз в романе – самой большой по объему – книги, которую я когда-либо писал. Да и по теме большой. Сижу как прикованный». Работа над эпическим произведением растянулась на долгих 12 лет. Четыре десятилетия истории России Горький не просто описал – он «прожил» их заново, не только подводя «итог всему», но и переосмысливая опыт своей собственной жизни.

Валентина Ходасевич записала слова А.М.: «Сначала этот роман никто не поймет, будут ругать, да уже и ругают. Лет через 15 кое-кто начнет смекать, в чем суть, через 25 академики рассердятся, а через 50 – будут говорить: “Был такой писатель Максим Горький – очень много написал и все очень плохо, а если, что и осталось от него, так это роман ‘Жизнь Клима Самгина’”. И Алексей Максимович сказал, что вот к мнению этих последних он и присоединяется».

А ведь помимо работы над романом, работы, по его собственному определению, «каторжной», «в три руки», были и обширная переписка, а также повести, очерки, статьи… «Живу я – в работе, нигде не бываю, за столом 10–12 часов», – написал он Евдокии Семеновне Короленко.

От такого перенапряжения у А.М. развилась бессонница, накапливалась нервная усталость, от которой он лечился чисткой дорожек в саду. Говорил, что это помогает.

Когда А.М. еще только собирался ехать в Италию, он и не предполагал, что задержится там так надолго. О своих планах он писал Марии Андреевой в 1923 году из Фрейбурга: «Мысль о поездке на зиму в Италию очень улыбается мне и была бы весьма полезна после двух бронхитов, мною перенесенных… Пережив там зиму, можно было бы ехать в Крым». Но здоровье А.М. было настолько подорвано, что поддержать его можно было только длительным лечением. Ведь даже в Сорренто, в условиях сухого и ровного климата Южной Италии,