– Подумайте. И дайте завтра ответ, – предложил я.

– Я подумаю… Пока не забыла: сеньор директор хочет с вами поговорить.

В кабинете директора пахло нафталином и сыростью. Эти запахи старой мебели и ветхих домов гармонично сочетались со старомодным обликом Виктора Канеса. Усы как у Чаплина, костюм-тройка с узкими лацканами и старомодный широченный галстук. На лице страдальческое выражение президента республики, объявляющего новые выборы.

Он предложил мне сигару. Я согласился. Открыв ящик, я не обнаружил там ничего, кроме пустоты.

– Извините. Когда предлагаю закурить, все отказываются. Те, кто заходят ко мне в кабинет, находятся здесь не так долго, чтобы успеть покурить.

– Я не планирую разбивать здесь лагерь, – ответил я улыбаясь.

Из ящика стола он вытащил документы. Я их узнал. Это были бумаги, составленные моим предшественником и подписанные мною от своего имени. Директор сказал:

– Они безупречны. Если вы будете продолжать работать с таким усердием, то выиграете все процессы банка.

– Спасибо, – ответил я.

– Но я не хочу, чтобы вы выиграли даже одно единственное дело. Я вам приказываю проиграть все. Поэтому начиная с сегодняшнего дня сдерживайте свое усердие.

– Не понимаю, – сказал я.

– Вы, Ларрива, нас подвели. Мы наняли вас с уверенностью в том, что вы не выиграете ни одного суда. Ваш непредвиденный профессиональный перфекционизм нас изрядно напугал.

Он объяснил мне, что банк вел тяжбу с десятками нерадивых клиентов. Процессы начались два, три, а то и пять лет назад, еще до экономического кризиса. Инфляция от двадцати до шестидесяти процентов в день превратила долговые обязательства в бесполезные бумажки. Сейчас не было смысла выигрывать дела против должников, поскольку деньги, которые они обязаны выплатить (как ни велика была бы сумма), не покроют даже судебных издержек. Причина, по которой клиенты отчаянно надеялись, что суд обяжет их исполнить долговые обязательства, была в расчете на то, что завтра, когда экономика восстановится, стоимость займов будет пересмотрена.

– Не проще ли закрыть банк и открыть его снова спустя какое-то время? – предложил я. – В существовании банков нет никакого смысла, когда никто не делает вкладов. Наша национальная валюта обесценилась. По всей стране расчет идет в долларах.

– Мы не закрываемся из-за патриотизма. Граждане не должны догадываться о тотальном банкротстве.

– Но как вы собираетесь утаивать от людей полный крах? – продолжал допытываться я.

– Все очень просто. Людям нужно работать и получать зарплату, мы удовлетворяем эти потребности. Посмотрите на нас. Мои сотрудники сейчас заняты сведением балансов за прошлые годы. Бесполезная работа, однако она помогает нам оставаться в движении… Советую вам последовать их примеру. Активизируйтесь, но оставайтесь на месте, как мельничное колесо. Развиваться во времена кризиса – сумасбродство.

Слова директора примирили меня с самим собой и остальным миром. Это идиотское занятие, которое я начинал ненавидеть, оказалось идеальной для того времени работой. Вращаться, как мельничное колесо. Высшее мастерство, которое следует демонстрировать со всей сознательностью и чувством долга.

Глава XV

Послеобеденный зной усыплял. Жара побуждала потягивать у бортика бассейна мартини, в котором мокнут вишни, сладкие, как соски девственницы. Бассейн должен быть прохладным и укромным. Соски-вишенки, соски Хулии. Девственницам можно все.

Пустые переживания. Я поклялся изгнать Хулию из своей жизни. Два часа дня, я захожу в гостиницу с намерением накрыть любовников в разгар игры, как двух похотливых ящерок.

Моя непредусмотрительность чуть было не стала причиной отступления. Я оставил машину на пригорке. И не помнил, поставил ли ее на ручник. Будь что будет! Меня в тот момент не волновала судьба транспортного средства.

Я чуть не налетел на группу из трех человек. Изловчившись, проскользнул между ними. Один из них схватил меня за плечо и сказал:

– Эй! Не узнаешь старых друзей?

Это был Антонио Экстремадура. С ним были сорокалетний субъект и двадцатилетний парень. Первым делом он представил их мне. Человек в гуаябере [23] и красных штанах оказался Чико Линдо, известным толкачом. Смуглый, с закрученными усами, метис. Из-за сомбреро и гитары в руке его можно было принять за марьячи. От него исходила неизбывная радость, бесконтрольный разлив чувств, наблюдать который можно только у алкоголиков и юродивых. Он продемонстрировал самую дорогую из виденных мною улыбок. Она сразу воскресила в памяти витрину ювелирного магазина в самом центре города. Вот так чудо! Такое впечатление, что он сжевал золотой арбуз.

– Вы, Хонас, меня не узнали, – констатировал Чико Линдо, в то время как я бросил взгляд на часы, раздумывая, как бы улизнуть.

– Верно. Не помню, где мы познакомились.

– Я работал на вашего отца.

– Папа умер восемь лет назад.

– Я был у него разнорабочим, когда ему принадлежала «Ла-Сенда».

– «Ла-Сенда»… Да… С тех пор прошло почти двадцать лет.

– Помните Мандрагору, вашу собаку?

– Да.

– Это я ее вылечил, когда ей лапу отдавили.

Он улыбнулся, простив мне мою амнезию. От его жизнерадостности мне стало тоскливо. Я заклинал, чтобы какой-нибудь почтальон вручил ему печальную телеграмму, из-за которой он захлопнул бы свой рот с золотыми зубами.

– Я восхищался вашим отцом, – признался он. – Выдающийся был человек, политик, либерал. Он без лицемерия боролся за правое дело. За то, чтобы бедняки смирились с нищетой, надеялись попасть в царство небесное и не нарушали покой богатых, поскольку этим счастливчикам уготованы кара и вечные страдания. Истинно христианские идеи… Я, при всем уважении к религии, отказался от божественного наследства бедности. И выбрал земные удовольствия. Дела у меня с тех пор идут как надо.

– Поздравляю. Заметно, что вы процветаете.

– Более или менее. Наши делишки позволяют зарабатывать на хлеб с маслом. Ни больше ни меньше. Не так ли? – сказал он, похлопывая Антонио по спине.

После этого он схватил за плечи парня, который их сопровождал, и пододвинул его ближе ко мне.

– Познакомьтесь с моим сыном Григотой.

Только после этих слов я обратил внимание на мальчика. На вид ему двадцать два года, у него были выступающие скулы, смуглая лоснящаяся кожа, гладкие волосы, большие глаза. Его агрессивная стойка смягчалась легкой застенчивостью. Угадывалось что-то взрывоопасное в его молчании.

– Настоящий жеребенок. Я даю ему вдоволь денег, чтобы он пасся с лучшими кобылицами этого города.

Григоту тяготило бахвальство отца. С серьезным выражением лица он отвел взгляд в сторону. Он с радостью сбежал бы отсюда, как и я.

Я объяснил, что спешу. На прощание Чико Линдо спросил меня:

– Как ваша мама?

– Она живет а Ла-Пасе. За годы политической деятельности отца она полюбила этот город.

– Когда будете писать ей, передавайте привет.

Я побежал дальше. Они, наверное, подумали, что я работаю разносчиком