— А… — Мамонт затравленно остановился. — Да, Зию Нуретову за три дня до убийства оперировал доктор Калитов. Наверное, это важно для вас…

Иномарка Самсонова, вывернув, умчалась в темноту. Судя по всему, Мамонт вновь воспылал к Машке. Идиот. Хотя пусть лучше между ними всё наладится. Он хоть и дурак, а всё-таки крутится. А женится на Машке, Геннадий выбьет из него эту дурь — за ворьём ради их бабок увиваться!

Так-так… Значит, Зию Нуретову кто-то оперировал за три дня до гибели. Зачем? Что у неё там латали? Медэкспертиза не упомянула свежих швов. Доктор Калитов. Ладно, это легко прояснить.

Егоров начал набирать номер на своём сотовом телефоне… Дьявол! «Недостаточно средств для звонка! Пополните свой счёт!»

Оглядевшись, Егоров увидел уличный терминал оплаты сотовой связи рядом с играющим неоновой рекламой цветочным киоском. Он посмотрел на свою машину, так и стоявшую посреди дороги перед светофором — дорога была пустынна, — решительно направился к терминалу. Вставив сторублёвую купюру в щель аппарата, быстро совершил необходимые действия. Теперь главное, чтобы деньги пришли сразу на счёт… Сотовый пиликнул сигналом о сообщении.

Геннадий прочёл — счёт пополнен.

Набирая номер на телефоне, смотрел на заставленную цветами витрину киоска. Цветы крупные, цены — ещё круче.

— Алло, Лиза. Это я. Спала уже?

— Я знала, что ты позвонишь. Говори.

— Такая информация — покойную Зию Нуретову за три дня до гибели оперировал некий врач Калитов.

— Калитов? Ха-ха. Здорово.

— Слышала о таком?

— Самый дорогой гинеколог нашего города. Ты понял, что Зие зашивал этот эскулап?!

В груди Геннадия дёрнулась радость — есть, сдвинулось с места! Зию оперировали, чтобы сделать из неё девственницу! Ай да злодеи, ай да проворные ребята! Но на любую старуху находится проруха. Поистине язык мой — враг мой! Если бы они не трепали языком в присутствии Самсонова…

— Ты где, Егоров?

— Здесь.

— Поняла. Значит, садись в свою колымагу и вертай обратно. Я выхожу из подъезда. Я знаю, где этот сыч Калитов живёт, мы его вынем из постельки и пристрастно с ним поговорим. Я позаимствую у спящей Ленки одну из её фотографий из альбомчика. Может, Калитов и её признает?

— Молодец!

— Ты не радуйся раньше срока. Жду тебя.

В обратную сторону мчаться было куда приятнее. Сдвинулось дело, пошло! Геннадий лихо затормозил перед Одоевой, визжа шинами об асфальт. Она прыгнула на переднее кресло рядом с ним.

— Поехали.

Калитов Сысой Савельевич жил в одном из престижных районов, недалеко от центра.

— Имя у него, — сказал Геннадий. — Хрен выговоришь. Сысой, да ещё Савельевич. Кто его так назвал?

— Родители. Ха! У него родители люди интеллигентные были. О них как-то местная телекомпания передачу выпустила ко Дню города.

— Померли уже?

— Наверное, если ему шестьдесят семь.

— Откуда ты про него знаешь?

— Он светило гинекологии. Каждой даме хочется, чтобы её осматривал суперврач, а не простой заштатный мужичок-извращенец.

— Гинекологи, в твоём понятии, — извращенцы?

Лиза неопределённо хмыкнула, потом, улыбаясь, пояснила:

— Тебе бы было приятно ежедневно лазить в больные дамские «штучки»? То-то. — Опять выражалась как мужик. — Всё, сворачивай вон в проулок. Ага. Ну и дорога. Теперь сюда, ставь машину у подъезда.

Геннадий нажал на тормоз, выключил зажигание и фары. Тьма опустилась вместе с тишиной.

— Он нас пустит? — спросил, посмотрев на Одоеву.

— Какой ты, Егоров, пришибленный. Пустит — не пустит. Нам всякая минута дорога — не до сантиментов.

Они вылезли из машины и вошли в освещённый подъезд. Лизка удивилась:

— Ну и люди, лампочки у них горят. Во всех нормальных подъездах освещение естественное.

— Ты что делаешь?

— Выкручиваю. У меня в прихожей перегорела, а покупать некогда. Блин, горячая. — Она спрятала лампочку в карман.

— Жлобствуешь? — ухмыльнулся Геннадий.

— Быкую. Ну вот, на площадке темнота, можно ломиться в дверь. — Лиза нажала на звонок.

Кнопку звонка пришлось жать долго. Заспанный мужской голос спросил:

— Кто там?

Лизка рявкнула сурово:

— Откройте, полиция!

— Какая полиция? Мы не вызывали.

— Гражданин Калитов, у нас ордер. Открывайте.

За дверью задумались, щелкнул выключатель, два раза несмело тявкнула комнатная собачонка. Наконец провернулся ключ в замке, дверь приоткрылась, натянув цепочку.

— Следователь Одоева. — Лизка показала ему удостоверение.

На площадке было темно, Калитов не мог ничего разглядеть.

— Сысой Савельевич, мы не бандиты. Я Лиза. Помните меня? — вдруг потеплела Одоева.

Такой подход сразу успокоил Калитова. Он отомкнул цепочку. Вошли в прихожую. Калитов Лизку не помнил. Переводя взгляд с неё на Геннадия, он взволнованно ждал объяснений. Он стоял в белой пижаме, рядом к ногам жался коричневый кокер-спаниель.

— Сысой Савельевич, вы слышали о гибели Зин Нуретовой? — спросила Лиза.

Калитов сразу успокоился, скривившись, повернулся спиной и призывно махнул рукой:

— Пойдёмте на кухню. В зал не зову — там сын спит. У нас квартира двухкомнатная, лишней спальни нет. О Нуретовой читал в газетах.

На кухне он усадил следователей за стол, включив газ, поставил на конфорку блестящий сталью чайник со свистком.

— Почему ночью пришли?

— Только что узнали, что вы её оперировали за три дня до гибели. А время не терпит у нас, Сысой Савельевич.

— Понимаю. Отпираться не имеет смысла, да и зачем? Да, оперировал. Думаю, знаете как.

— Знаем.

— Не раз, между прочим.

— Вот как? Чем вам объясняла своё желание постоянно обновляться?

Калитов тоже присел за стол на табуреточку, усмехнулся:

— Ничем не объясняла. Она была продажной женщиной и периодически находила клиентов, которые за хорошие деньги хотели лишить её девственности.

— А вы?

— Что я? Желание клиента — закон. Операция платная. Есть деньги — пожалуйста, деньги в кассу, и никаких проблем.

— А моральные принципы?

— Какие принципы, деточка? Знаете, я сколько делаю операций таких? Не менее десятка в неделю. Это в журналах пишут — такие операции помогают оступившимся девушкам наладить нормальную жизнь, мол, чистая и невинная идёт замуж — бред. На девственности делают деньги. Обычная проститутка стоит пятьдесят долларов, а девственница — от тысячи, и бог знает, до каких высот доходит цена! Есть за что терпеть и страдать.