– Возможно, из этого что-нибудь и получилось бы, будь у нас персонал, – улыбнулся Лукас. – Но все наше предприятие – это я, Кристофер и твоя сестра.

– Что ж, – вздохнула Эва. – В таком случае Синдре станет персональным менеджером Микаэлы.

33

– Как тебе уже известно, нас с Анной связывают особые отношения.

Синдре скосил глаза на Анну, улыбнулся и перевел строгий взгляд на Юнни Мохеда.

Они сидели в его пасторском кабинете в приходском доме, и Юнни Мохед с трудом сдержал громкий вздох. Сколько раз он уже слышал эту байку про сорок дней? Что осенью Синдре лежал в больнице, – из-за своего диабета, спины, демонов или чего-то там еще, – сорок дней, ни больше ни меньше. И ровно столько же провела там Анна со своей астмой. И столько же времени лил дождь во времена Всемирного потопа, и Моисей водил свой народ по пустыне, и Христос постился столько же.

Но это была ложь! Юнни лично сопровождал Анну в больницу, а неделю спустя она была дома. Быть может, не вполне еще здоровая. Но то, что Анна и Синдре поступили в Академическую больницу одновременно и вместе выписались на сорок первый день, было выдумкой, пустой сплетней. Юнни готов был говорить об этом всем имеющим уши, но именно в этом-то и состояла проблема. Его никто не желал слушать, прежде всего сам пастор Форсман.

И Анна злилась, когда Юнни лез со своими разоблачениями. Она говорила, что Юнни не воспринимает Филадельфийскую общину Кнутбю всерьез, возводит хулу и не имеет веры в сердце. Так завязывалась очередная ссора.

Поэтому они с Анной и оказались в стерильном кабинете Синдре Форсмана, с единственным окном, выходящим на парковку, и термосом, из которого будто насосом выкачивали кофе в бумажные стаканы. Юнни смотрел на молодую жену и думал, какая она красивая. Анна вымыла голову, в воздухе витал едва ощутимый запах ее яблочного шампуня. На ней был голубой пуловер, придававший глазам необычный оттенок, и Юнни виновато поскреб рукой подбородок. Ему следовало бы побриться, надеть рубашку и сменить тренировочные штаны на что-нибудь поприличнее. Зато пастор Форсман снова нацепил свой смешной галстук. Никто в Кнутбю, кроме него, не носил галстука. Вид Синдре имел глупый, тем не менее его превосходство над Юнни в сложившейся ситуации было налицо.

Но Юнни и не думал сдаваться так просто. Он любил Анну, хотя она этого и не понимала. Это лето они провели в Ваггерюде, у ее отца Таге, где все проблемы как будто разрешились сами собой. Юнни с Анной спали в одной постели, занимались сексом, и она воспринимала это как нечто само собой разумеющееся.

Но когда в сентябре они вернулись в Римбу и вступили наконец в законный брак, в отношениях снова повеяло холодом, словно с омраченного тучами осеннего неба. Теперь они жили каждый в своей квартире, и во всем оказался виноват Юнни. А когда разоблачил сказку про сорок дней, объявив ложью заодно и все откровения, о которых говорили в последнее время в Кнутбю, Анна и вовсе решила с ним порвать.

Первые дни Юнни думал, что это не всерьез, пока не понял, что она и в самом деле его бросила. Эва Скуг предложила пройти курс семейной терапии у Синдре Форсмана. Юнни эта идея не нравилась, но он согласился ради Анны. Теперь он был готов на все, лишь бы вернуть Анну.

Они встречались с Синдре дважды в неделю, – через раз в Гренста-горде и приходском доме. Но улучшений не наблюдалось, скорее напротив.

Не имея с чем сравнивать, Юнни все-таки предполагал, что семейный психотерапевт должен занимать нейтральную позицию по отношению к обеим сторонам конфликта, пастор Форсман же всегда брал сторону Анны. Главным аргументом Анны было, что Юнни не любит Христа так же горячо, как она, и Синдре, видимо, не собирался разубеждать ее в этом. Похоже, он всеми силами стремился доказать виновность Юнни, на что были направлены и его каверзные вопросы, и риторические приемы, вроде затянувшейся паузы.

Но эти обвинения не имели под собой опоры. Юнни был верующим, христианином, только, в отличие от Анны, имел и другие интересы, помимо церкви. И «радость», якобы царящую в общине Кнутбю, он считал неестественной и наигранной. И еще Юнни видел, особенно после всех возведенных на него обвинений, что община хочет разлучить его с Анной. И это, как человек импульсивный и прямолинейный, он тоже не был намерен скрывать.

– Ты неправ, Юнни, – пастор Форсман четко артикулировал звуки, как будто его клиент имел проблемы со слухом. – Твоя жена близка Эве более, чем кто-либо другой в общине. А Эва Скуг благословила ваш союз.

Этого Юнни отрицать не мог. Он скосил глаза на Анну, которая, насупившись, сидела рядом на стуле.

Далее повторилось то, что случалось почти на каждой консультации.

– Мне надо переговорить с Анной с глазу на глаз, – сказал Синдре. – Надеюсь, Юнни, ты не против.

Разумеется, он был против. Особенно в Гренста-горде, когда пастор уводил Анну в гостевую комнату, где они обычно оставались около часа, а Юнни все это время как дурак ждал в гостиной.

Ничто не говорило о том, что на этот раз события будут развиваться по другому сценарию, но Юнни, сам не зная почему, заверил терапевта, что все в порядке.

Синдре Форсман встал, взял Анну за руку, и оба они вышли за дверь, оставив Юнни тосковать в одиночестве. О чем он собирается с ней говорить? И что это за странное семейное консультирование?

34

В детской рядом со спальней Петер устроил что-то вроде театральной гримерной, а малыши переехали на этаж ниже. В их прежней спальне теперь стоял туалетный столик, небольшая диванная группа, которую Петер перевез из родительского дома, и новая массажная скамья, чтобы избранные члены общины имели возможность каждое утро ублажать Фирцу.

Эва стояла перед ростовым зеркалом, которое Петер установил между окнами, и критически оглядывала свое тело. Золотисто-коричневый загар успел побледнеть с лета, но след от бикини до сих пор просматривался четко. Эва пальцем обвела линии вокруг грудей и улыбнулась, чувствуя, как напряглись соски. Ее красота оставалась неоспоримым фактом, и подтверждения тому Эва получала ежедневно, как от мужчин, так и от женщин.

Взросление стало для нее настоящим даром небес. Отматывая назад пленку памяти, Эва снова и снова переживала, как когда-то изо дня в день тело из совершенного инструмента ее воли превращалось в сад наслаждений. В руках и ногах появлялись новые ощущения, необычные и пьянящие.

Эва посмотрела на свои колени, которыми никогда не была довольна. Потом скользнула взглядом вверх по бедрам, к промежности – белому пятну от бикини. Скоро вся она будет такой же бледной. Хорошо бы позагорать этой зимой. Съездить на Рождество в Норвегию, где у родителей Синдре дом на скалах. Она, Синдре и еще несколько человек – Эва сама их выберет. Впоследствии это может вылиться в традицию. А позже она одна съездит еще куда-нибудь, хорошо бы в южные страны, где можно согреться не только душой, но и телом.

Она даже завидовала Синдре, который в этот момент находился по другую сторону земного шара и грелся в лучах жаркого солнца под синим небом. Эва никогда не разделяла его страсти к миссионерству в дальних странах, особенно после того, как Господь открыл Фирце, что выбрал Швецию и Кнутбю. Зачем же уезжать так далеко?