Пройдя в прихожую, я распахнул нишу и снял с крючка куртку. В прошлом году мама купила мне ее на вырост. Она до сих пор казалась мне большой, хотя на самом деле в ней уже не стыдно было показаться на улице. Но сейчас меня это не заботило. Подняв воротник, я трижды повернул замок против часовой стрелки. Уходя, отец велел запереться на три оборота и не подходить к двери. Сейчас, нарушая запрет и выходя на улицу, я не чувствовал вины. Это была сущая мелочь по сравнению со страхом, давящим меня, и предчувствием беды. Дверь я прижал к косяку, но закрыть ее было нечем.

В подъезде было тихо, свежо, пахло, как и прежде, недавно вымытым полом. Но сейчас этот запах не вдохновлял меня. Он был тревожным предвестником моего появления в ночном городе, чего не случалось раньше, не говоря уже об обстоятельствах, при которых это происходило. Я спустился по лестнице и вышел из дома.

Мелкий дождик тотчас омыл мое лицо, и я сунул руки в карманы. Меня не остановил бы и ливень. С непокрытой головой, полный страха и с комком сдерживаемого плача в груди я вышел со двора и направился по дощатому тротуару в сторону школы.

Я шагал по доскам, совсем одинокий, никому не нужный, беззащитный и заполненный переживаниями. Когда луну закрывали кроны деревьев, я ступал мимо досок, и тогда нога проваливалась между ними. Несколько раз я выдирал ее силой, срывая сандалию. Все было плохо. Ничего хорошего!..

Подойдя к школе, я не обнаружил там ни единого источника света. Огромные, похожие на витражи универмага окна спортзала тоже были черны. Я не знал, что делать. Возвращаться домой было выше моих сил. Уходя, я выключил свет в надежде, что вернусь с отцом. Я почему-то был уверен в том, что так и будет. Но планам моим не суждено было сбыться, и теперь я не знал, как войти в дверь квартиры. За ней — темнота. Только ее одну я смог бы пережить. Наверное. Но дверь была не заперта, и теперь я был почти уверен в том, что квартира не пуста. Там ждет меня что-то страшное.

Не знаю, что подвигло меня двинуться с места. То ли дождь, который вдруг полил как из ведра, то ли шорох гравия за спиной. Наверное, все-таки последнее. Встреча с собакой ночью была бы не испытанием, она стала бы кошмаром.

Сорвавшись с места, я побежал за школу. Там, с торцевой стороны здания, была дверь, ведущая в спортзал. Отец чаще пользовался ею, а не центральным входом, когда приходил в школу. Вбежав на крыльцо, я поднял руку, чтобы постучать. Невероятность происходящего привела меня к мысли о том, что это последнее решение, на которое можно было надеяться, а потому — верное. Но не успел я взмахнуть рукой, как увидел, что дверь открыта. Нет, не распахнута, но и не заперта. Как и квартира… Щель между дверью и косяком уверила меня в возможности свободного входа.

Я толкнул дверь. Она скрипнула высоко и гулко, провалилась внутрь и исчезла во мраке. Передо мной было мертвое, пропитанное неизвестностью огромное помещение, самое большое, виденное мною в жизни. Но оно принадлежало отцу. Поэтому я вошел, и звук моих шагов тут же понесся вверх.

Чтобы не удариться лицом о волейбольную сетку, добавляя в копилку своих кошмаров еще один, я выставил правую руку перед собой.

Грохот за спиной заставил меня сжаться. Пролегавшая подо мной тусклая полоса света, проникшего в спортзал, исчезла. Я перестал слышать живой шелест дождя.

«Это ветер закрыл дверь», — успокоил я себя и двинулся вперед.

Через несколько тысяч шагов я наконец-то коснулся сетки. Я был готов, но когда это случилось, все равно вздрогнул.

«Это просто сетка. Она не живая».

Я не знал, куда шел, но мне хотелось поскорее расстаться с мыслью о том, что отец ушел из школы, позабыв закрыть дверь в спортзал. Я хотел сжиться с идеей, что он сидит с тренерами где-то внутри школы, в кабинете, окно которого не выходит на соседние здания.

«Окно горит, — говорил я себе. — Просто мне не было его видно…»

Чтобы войти в школу, мне всего-то нужно было пересечь вторую половину зала и разыскать проход. Глаза мои уже привыкли к темноте, и я видел проем, через который мог бы пройти в саму школу.

Взгляд мой упал на нечто большое, темное, поставленное в угол зала словно гигантский кубик. Я опознал высокую стопку матов. Когда мама еще была с нами, отец часто забирал меня на тренировки и сажал на эту кучу, как на крышу дома. Он играл с учениками в футбол, а я лежал на животе, подперев голову руками, и с интересом наблюдал за происходящим. Но сейчас стопок стало две. Одна, по-прежнему высокая, была на своем месте. А вторая, низкая, мата в четыре, не больше, доходила мне до колена.

Вот и проход. Я повернулся к нему, и вдруг раздался звук, заставивший меня замереть. Из угла спортзала, где находились маты, раздался странный шум. Он был очень похож на глубокий вдох. Я распознал бы его, если бы не эхо. Не исключено, что просто двинулся с места один из матов, неправильно уложенных в стопку. Но сейчас, в состоянии, когда все неживое казалось мне живым, я услышал именно вдох.

Не соображая, что делаю, я направился к матам.

Это был отец. Он спал на маленькой стопке, и вокруг него явственно ощущался запах спиртного. Так всегда пахло за столом, когда мы приезжали к бабушке и дедушке в деревню на праздники.

Отец меня предал. Предательство его заключалось не в том, что он забыл обо мне. Конечно, он помнил о сыне. Отец предал меня тем, что впервые в моей жизни отыскалась слабость, одержавшая верх над его силой, казавшейся мне несокрушимой, в которую я верил безгранично.

Именно моя вера в безупречность отца, в его несгибаемый дух была им предана. Он спал, раскинув руки, а я, продолжение мамы, последнее, что у него осталось, стоял перед ним, промокнув до нитки и стуча зубами от холода.

Я взобрался на маты и сел рядом с ним. Кто-то из нас должен оставаться сильным. Конечно, я так не думал. Я не умел этого делать. Я так чувствовал. А еще мне хотелось быть рядом и снова и снова думать о том, что я превозмог страх и повел себя как мужчина. Я нашел его.

Сжав руками коленки и ощущая, как холодная одежда на мне становилась теплой, я принялся думать о том, что сказать отцу, когда он проснется. У меня и в мыслях не было упрекнуть его. Напротив, я размышлял, как сгладить ситуацию, чтобы он, проснувшись, не ужаснулся случившемуся. Отец всегда остро переживал любые свои промашки, и протрезвление в спортивном зале рядом с сыном, который ночью прошел путь от дома до школы, поразило бы его в самое сердце. А мне не хотелось, чтобы отец страдал. Я желал, чтобы теперь, когда все изменилось, мы были рядом. Я не знал, чего можно еще хотеть.

И вдруг в темноте зала что-то изменилось. Я не сразу понял, что именно.

Дождь перестал шуметь по крыше, а в зале стало чуть светлее из-за луны, вышедшей из-за туч. Но если бы произошло только это, то я, напротив, успокоился бы.

Я увидел, как голубая острая полоска разрезала пол, расчерченный линиями.

Когда стало ясно, что это приоткрылась дверь с улицы, я сжал колени так, что у меня заболели пальцы.