туда сходили экипажи судов из Ардшиадара и Эйниша, и всякий раз, когда мой отец их отчитывал за безделье, они смотрели на него голодными блестящими глазами и с точно такой же притворно-дружелюбной улыбкой. Может, я и не понимаю таких людей, как Чарли, но таких, как Том Стюарт, понимаю очень хорошо.

– Ладно, Роберт, – говорит Чарли. – Я сдаю. Том открыл игру с минимальной ставкой в два фунта. Сколько будем ставить?

На руках у Джимми дерьмо: туз треф и девятка червей против короля, тройки и пятерки пик на флопе.

– Я повышаю. Два фунта.

– Пропускаю. – Брюс хмурится, бросая монеты в кучу. – Как поживают овцематки?

– Хорошо, – отвечаю я. – Отлично.

Но я не знаю, правда ли это. Ветеринар приедет из Лангавата только через две недели, и лишь тогда я буду знать, сколько ягнят ожидать в марте. Матки выглядят усталыми и вялыми, но, возможно, так бывает, когда они беременны. С тех пор как Брюс почти месяц назад помог мне со спариванием, я оказался на новой грани, которая кажется слишком хрупкой. Все зависит от того, насколько хорошо пройдет сезон ягнения. Я не хочу говорить Мэри, как все плохо – как плохо все может стать, – хотя она точно так же, как и я, может проверить банковский баланс. И я сомневаюсь, что она сочтет разумным повышать ставки на дерьмовой карте в покере.

– Послушай, – говорю я. – Я хотел занести тебе бутылку…

Брюс поднимает мозолистую руку.

– Не волнуйся. Рад был помочь. – Но при этом он смотрит в сторону, словно не желая встречаться с моим взглядом.

– Островная жизнь, да, Роберт? – спрашивает Том, бросая на меня хитрый, испытующий взгляд, который, по его мнению, свидетельствует о житейской мудрости. – Неплохая перемена по сравнению с жизнью в городе, я уверен.

Как будто я не живу здесь уже почти год; как будто он не знает, что я по рождению такой же житель Западных островов, как и он.

– Том как раз говорил нам, что заявка в Земельный фонд вот-вот будет готова, – говорит Чарли. – Ты уже видел ее, Роберт?

– Нет, – отвечаю я, и мое настроение еще больше портится от того, что меня в очередной раз исключили из местных дел. Когда я бросаю взгляд на Тома, тот слишком напряженно смотрит на Чарли, чтобы заметить это. – Я был бы рад помочь.

– У семи нянек дитя без глазу, – в конце концов говорит Том с холодной улыбкой.

Алек фыркает.

– И, наверное, лучше подать ее, пока Юэн не передумал.

Брюс пожимает плечами.

– Он продал Клох-Ду «Исторической Шотландии» тридцать лет назад.

– Да, конечно. – Алек ухмыляется Тому. Они просто неразлучны. Всегда сидят у барной стойки в «Ам Блар Мор», сдвинув головы, и злобно смотрят на всех, кто приближается. – Готов поспорить, что они дали ему цену получше, чем он получит от нас или от правительства.

– Он получит больше, чем заслуживает, – хмуро говорит Том, допивая пиво. – Мы играем эту партию или как?

Я повышаю ставку на открытии четвертой карты, потом пятой, пока в игре не остаемся только мы с Томом. Он ухмыляется, показывая крепкие зубы, и сдвигает на переносицу огромные очки.

– Две пары, короли и тройки.

Я кладу свои карты.

– Три девятки и король, туз старший.

Проклятия Тома заглушают смех Брюса. А Чарли громко свистит и начинает разливать виски по кружкам.

– Знаешь… – говорит Алек, бросая на меня взгляд, который сразу же заставляет меня насторожиться. – Если тебе интересно, мы с Томом раз в месяц устраиваем серьезную игру для нескольких парней в Урбосте. Можешь присоединиться к нам.

– Да. Может быть, – отвечаю я после паузы.

Потому что – вне зависимости от того, даст ли Земельный фонд скидку или нет, нравится ли мне игра в покер или нет, – Мэри наверняка убьет меня, если я хотя бы не притворюсь, будто мне это интересно. Хотя я не намерен ни с кем играть в карты всерьез. Тем более с Алеком и Томом. Я и так уже слишком многим рискнул.

* * *

Я не ухожу. У меня достаточно шансов уйти, пока остальные один за другим натягивают плащи и расходятся по домам. Но к десяти вечера я все еще здесь, сижу за столом Чарли, пью его виски и домашнее пиво. Чарли не делает никаких замечаний по этому поводу, даже когда мы остаемся последними. Только подбрасывает в печь побольше торфа и садится обратно.

– Мне пора домой, – говорю я, чувствуя себя неуютно во внезапно наступившей тишине и испытывая странную потребность остаться.

– Еще рано. Мэри не будет возражать, я уверен, – отзывается Чарли, наливая нам обоим еще виски. – Ты работаешь за двоих, Роберт.

В обычной ситуации я бы вздрогнул; я усмотрел бы в его словах какое-то оскорбление, заподозрил самодовольную издевку за его улыбкой. Но сегодня я вижу все как есть и, возможно, даже то, каков он есть. Нет ни оскорблений, ни насмешек. Возможно, их никогда и не было.

– Все равно этого никогда не бывает достаточно, – признаю́ я, и это признание дается мне на удивление легко. – Мне повезет, если я выживу в этом году, если только почти все овцы не забеременеют.

Если Чарли и удивлен моими словами, он этого не показывает.

– Они плодовитая порода, эти гебридцы. Думаю, большинство из них, те, которые не однолетки, родят близнецов, не беспокойся.

Я киваю и пью свой виски, хотя и не разделяю его уверенности.

– В марте ты будешь не так уж и рад этому, – усмехается Чарли. – Сезон ягнения может быть довольно тяжелым. Тебе понадобится помощь.

– Я справлюсь. – Одно дело, когда возле Блэкхауза ошивается Брюс, и совсем другое – когда рядом вся деревня.

– В этом нет греха. И слабости тоже нет. – Чарли пожимает плечами. – Один человек не может позаботиться обо всем стаде, Роберт. Даже такой, как ты.

На это я, конечно, обижаюсь, но Маклауд быстро качает головой и наполняет наши стаканы.

– Ты житель Льюиса, поэтому знаешь, как всё делается. Все помогают. Вот и всё. – Он смотрит на меня как-то слишком долго. – Чего ты на самом деле боишься, Роберт?

– Бури. – Я говорю это без раздумий, без оглядки. Почему, не знаю. Возможно, просто чтобы сказать это. Хоть кому-то. Потому что бесконечные тяготы, неуверенность и беспокойство, кажущиеся обиды, истощающиеся сбережения – все это на самом деле лишь бури. Мы уже давно ждем их, и в Ардшиадаре это всегда означало, что первая буря в сезоне будет нешуточной. Слова моего отца, сказанные с презрением, и при этом он всегда закатывал глаза: «Пусть попробует, черт