— Ваша новая картина… клянусь, вы решите повесить ее именноздесь.

— Мне тоже так кажется.

Анна положила карандаш на стол.

— Я счастлива, что имею возможность помочь вам, Рози, иочень рада, что вы оказались у нас. Эй, у вас все потекло.

В очередной раз Анна протянула ей салфетку «Клинекс», и Розиподумала, что это, наверное, не та коробка, из которой Анна доставала салфеткув день первого интервью в кабинете. У нее создалось впечатление, что запасысалфеток Анне приходится пополнять очень часто. Рози взяла салфетку и утерлаглаза.

— Знаете, вы спасли мне жизнь, — сказала она хрипловатымголосом. — Вы спасли мне жизнь, и я никогда, никогда этого не забуду.

— Лестно, но далеко от истины, — парировала Анна своим сухимспокойным голосом. — Говорить о том, что я спасла вам жизнь, было бы точно также ошибочно, как утверждать, что Синтия уложила на лопатки Герт в спортивномзале. Вы сами спасли себе жизнь, воспользовавшись предоставившейся возможностьюи покинув человека, который делал вам больно.

— И все же спасибо огромное. Хотя бы за то, что я здесь.

— Не стоит благодарностей, — ответила Анна, и в единственныйраз за весь срок пребывания в «Дочерях и сестрах» Рози стала свидетелемпоявившихся на глазах Анны Стивенсон слез. С мягкой улыбкой она протянулакоробку с салфетками назад хозяйке кабинета.

— Вот, — сказала она. — Похоже, у вас в глазах тожеобразовалась маленькая течь.

Анна рассмеялась, вытерла глаза и бросила салфетку вмусорную корзину.

— Ненавижу слезы. Это моя личная тайна, которую я храню отвсех. Время от времени мне кажется, что я справилась со своим недостатком, чтотеперь уж точно я от него избавилась. А потом все происходит снова. Примерно тоже самое я чувствую в отношении мужчин.

На короткое мгновение в памяти Рози всплыли ореховые глазаБилла Штайнера.

Анна снова взяла карандаш и быстро нацарапала что-то подсхематичным наброском нового дома Рози, затем протянула ей листок. Опустивглаза, Рози прочитала адрес: Трентон-стрит, 897.

— Теперь это ваш адрес, — добавила Анна. — Правда, это почтина другом конце города, но теперь вы можете пользоваться автобусом, так ведь?

С улыбкой — и со слезами на глазах — Рози утвердительнокивнула головой.

— Можете дать адрес тем подругам, с которыми познакомилисьздесь, и тем друзьям, которые в конце концов появятся у вас за стенами этогоздания, но сейчас о нем знают только два человека — вы и я. — Ее слова казалисьРози чем-то заранее заготовленным, похожим на многократно отрепетированнуюпрощальную речь. — И помните, никто и никогда не узнает ваш адрес через«Дочерей и сестер». Просто мы так привыкли поступать. За двадцать лет работы собиженными женщинами я убедилась, что нужно делать так, и только так, а неиначе.

Последние слова Анны не стали для Рози неожиданностью; онауже многое знала из рассказов Пэм, Консуэло Дельгадо и Робин Сент-Джеймс. Розивводили в курс дела чаще всего во время «Часа большого веселья», как в шуткуназывали обитательницы «Дочерей и сестер» ежевечернюю уборку помещений, однакоРози, собственно, и не нуждалась в объяснениях. Разумному человеку хватало двухили трех терапевтических сеансов, чтобы узнать все, что стоит знать озаведенном в «Дочерях и сестрах» распорядке. Кроме Списка Анны, существовалиеще и Правила Анны.

— Насколько он волнует вас? — спросила Анна. Мысли Розиуклонились от темы разговора; вопрос застал ее врасплох, и она встряхнулаголовой, приводя их в порядок. В первый момент она не поняла, кого имеет в видуАнна.

— Ваш муж — в какой степени он волнует вас? Мне известно,что в первые две или три недели пребывания здесь вы опасались, что он будетразыскивать, вас… «пойдет по следу» — ваши собственные слова. Что вы думаете обэтом теперь?

Рози задумалась над вопросом. Прежде всего, «опасалась»—совершенно неточное слово для описания тех чувств к Норману, которые онаиспытывала на протяжении первой и, пожалуй, второй недели жизни в «Дочерях исестрах»; даже такое определение, как «ужас», не могло в полной степени ихотразить, ибо суть отношения к покинутому мужу в значительной мере измеряласьдругими эмоциями; стыдом из-за несостоявшейся семейной жизни, тоской понекоторым предметам, которых ей не хватало (креслу Пуха, например),эйфорическим чувством свободы, которое вспыхивало с новой силой каждое утро,облегчением, казавшимся таким холодным, что это ее пугало, — облегчением,которое может испытывать канатоходец, потерявший равновесие на проволоке,натянутой над глубокой пропастью… но все же устоявший на ногах.

Впрочем, главной нотой в гамме ее чувств был все-таки страх,в этом она не сомневалась. В первые две недели, проведенные в «Дочерях исестрах», почти каждую ночь снова и снова видела один и тот же сон: сидит вплетеном кресле на крыльце «Дочерей и сестер», и в этот момент перед ней утротуара останавливается новенькая красная «сентра». Открывается водительскаядверь, и из машины появляется Норман. На нем черная футболка с картой ЮжногоВьетнама. Иногда надпись под картой гласит: «ДОМ ТАМ, ГДЕ НАХОДИТСЯ СЕРДЦЕ»;«БЕЗДОМНЫЙ. БОЛЕЮ СПИДОМ». Его брюки забрызганы кровью. В руке держит нечтовроде маски с засохшими пятнами крови и клочьями прилипшего мяса. Она пытаетсявстать с кресла, но не может; ее словно парализовало. Она только сидит исмотрит, не в силах встать с кресла, как он медленно приближается к ней, а онговорит, что хочет побеседовать с ней начистоту. Он улыбается, и она видит, чтодаже его зубы перепачканы кровью.

— Рози? — окликнула ее Анна. — Вы здесь?

— Да, — торопливо ответила она, слегка вздрагивая. — Яздесь, и— да, я все еще боюсь его.

— Ничего удивительного, сами понимаете. На каком-топодсознательном уровне вы, подозреваю, никогда не избавитесь от страха передним. Но вам станет лучше, если вы запомните, что все чаще и чаще будут появлятьсядолгие периоды без страха перед ним или кем-нибудь еще… даже мысли о нем непобеспокоят вас. Однако я не об этом хотела узнать. Я спросила, не опасаетесьли вы, что он все-таки может разыскать вас.

Да, она все еще боится. Вернее, не так боится, как раньше.Ей доводилось слышать множество его связанных с работой телефонных разговоров,она слышала, как он обсуждает с приятелями или коллегами самые разнообразныетекущие расследования — в гостиной внизу или на веранде. Они почти не замечалиее, когда она приносила им горячий кофе или свежее пиво. Почти всегда в этихобсуждениях Норман исполнял ведущую партию, говоря быстрым, полным нетерпенияголосом, наклонившись над столом с бутылкой пива, чуть ли не полностьюпотонувшей в его огромном кулаке, подгоняя остальных, развеивая их сомнения,отказываясь считаться с их доводами. Изредка он разговаривал и с ней.Разумеется, его не интересовало ее мнение о том или ином случае, просто онапредставляла собой удобную стену, о которую он мог постучать мячиком собственныхмыслей. Быстрый по характеру, он всегда желал получить результат вчера инередко терял интерес к делам, над которыми приходилось корпеть в течениенескольких недель — весьма продолжительный срок в его представлении.