— Давай, рассказывай, — сказала Рози.

— Отец мой был священником методистской церкви вБейкерсфилде, — начала Синтия. — В маленьком городке Бейкерсфилд в штатеКалифорния, я оттуда родом. Мы жили в пасторате, и в маленьком зале для встречна первом этаже висело несколько старых картин. Портреты президентов, пейзажи,натюрморты с цветами, собаки. Ну да они, впрочем, не важны. Их попросту вешали,чтобы стены не казались слишком голыми.

Рози кивнула, вспоминая картины, которые окружали ее впыльном ломбарде «Либерти-Сити» — изображавшие гондолы в Венеции, фрукты ввазе, собак и лис. Точно, эти предметы вешают на стены, чтобы те не выгляделислишком голыми. Рты без языков.

— Но там была одна… которая называлась… — Она нахмурилась,сосредоточенно копаясь в памяти. — Если не ошибаюсь, она называлась «Де Сотосмотрит на запад». На ней был изображен мужчины в шляпе, похожей на тарелку,окруженный группой индейцев. Он стоял на скале и смотрел через вытянувшийся намногие мили лес на

огромную реку. Миссисипи, наверное. Только дело в том…понимаете…

Она окинула их растерянным взглядом. Ее щеки порозовели ещесильнее, улыбка исчезла. Неуклюжая повязка над ухом казалась очень белой,бросалась в глаза, словно необычное устройство, и Рози успела удивленноподумать — далеко не в первый раз со дня своего появления в «Дочерях исестрах», — что мужчины почему-то бывают очень жестокими. Почему такпроисходит? Что с ними? Им чего-то не хватает или же в них с рождения естьнечто неправильное, выходящее из строя, как некачественная плата в компьютере?

— Продолжайте, Синтия, — сказала Анна. — Мы не будемсмеяться. Правда же?

Женщины согласно закивали головами. Синтия соединила руки заспиной, как школьница, которую вызвали к доске прочитать перед всем классомвыученное наизусть стихотворение.

— Значит, так, — заговорила она непривычно тихим голосом. —Мне казалось, что река движется, и я не могла смотреть на картину спокойно.Картина висела в комнате, где отец проводил вечером по четвергам библейскиечтения для учеников местной школы, и я заходила туда, иногда садилась напротивкартины и глядела на нее. Могла смотреть не отрываясь час, а то и больше, как втелевизор. Смотрела на реку, которая двигалась, или сидела, ожидая, когда онадвинется. Мне было дет восемь или девять. Ага! Я точно помню, что думала: еслирека движется, то рано или поздно по ней проплывет плот или лодка, или каноэ синдейцами, и тогда я узнаю наверняка. А потом я вошла однажды в комнату, акартины нет. Наверное, мать заглянула ненароком, увидела, как я сижу, словномумия, перед картиной, и, знаете…

— …встревожилась и сняла ее, — подсказала Робин.

— Да. Скорее всего, выкинула ее на свалку, — добавилаСинтия. — Я была тогда совсем маленькой. Но твоя картина, Рози, напомнила мне отой. Пэм внимательно изучала полотно.

— Да, — произнесла она, — неудивительно. Мне кажется, явижу, как женщина дышит.

Они все дружно рассмеялись, и Рози засмеялась вместе с ними.

— Да нет, дело не в этом, — сказала Синтия. — Она просто…немножко старомодная… как картина в школьном актовом зале… и бледная. Если несчитать платья и грозовых туч, все краски бледные, посмотрите. И на моейкартине «Де Сото» все было бледным, кроме реки. А река яркого серебристогоцвета. Когда я смотрела на картину, то в конце концов переставала замечать всеостальное и видела только реку.

— Расскажи нам про работу, — повернулась к Рози Герт. —Кажется, ты упомянула о работе?

— Выкладывай все, — потребовала Пэм.

— Да, — поддержала ее Анна, — расскажите нам все, а затем яхотела бы несколько минут поговорить с вами в моем кабинете.

— Это… то, чего я так ждала?

Анна улыбнулась:

— Думаю, что да.

8

— Это одна из лучших комнат, значащихся в нашем списке, и янадеюсь, вам она понравится не меньше, чем мне, — сказала Анна. На краю ееписьменного стола опасно зависла стопка листовок, объявлявших о предстоящемлетнем пикнике и концерте «Дочерей и сестер», мероприятии, которое устраивалосьв некоторой степени для Сбора средств, в некоторой для создания благоприятногоимиджа организации в глазах общественности, а вообще-то представляло собойнебольшой праздник. Анна взяла одну листовку, перевернула ее чистой стороной инабросала примерный план. — Вот здесь кухня, здесь откидная кровать, тутнебольшая жилая зона. Вот ванная. Не могу сказать, что в ней очень просторно,сидя на унитазе, вам придется вытягивать ноги прямо под душ, но это вашакомната.

— Да, — пробормотала едва слышно Рози. — Моя.

В нее снова начало прокрадываться чувство, которого она неиспытывала уже несколько недель, — словно все происходящее не более чем сон, ив любую секунду она может опять проснуться рядом с Норманом.

— Вид из окна замечательный — не Лейк-драйв, конечно же, нопарк Брайант весьма привлекателен, особенно в летнее время. Второй этаж. Районнемножко сдал в восьмидесятые годы, но постепенно приходит в себя.

— Вы так хорошо рассказываете, будто сами там жили, —вставила Рози.

Анна пожала плечами — изящный, красивый жест, — нарисовалаперед дверью комнаты коридор, затем лестницу. Она рисовала просто, без прикрас,с экономностью профессионального чертежника, и говорила, не поднимая головы.

— Я бывала там не раз и не два, но вы, наверное, не этоимеете в виду.

— Да.

— Часть моей души отправляется с каждой женщиной, когда тауходит. Я полагаю, это звучит до противного возвышенно, но мне все равно. Этоправда, и это главное. Что скажете?

Рози порывисто обняла ее и мгновенно пожалела о своейнесдержанности, почувствовав, как напряглась Анна.

«Не следовало мне этого делать, — подумала она, отступая. —Я же знала».

Она действительно знала. Анна Стивенсон добра, верно, ивнутренне Рози не сомневалась в ее доброте — в определенном смысле дажесвятости, — однако не надо забывать и про странное высокомерие исамодовольство; к тому же Рози успела понять, что Анна не терпит, когда людивторгаются в ее личное пространство. И очень не любит, когда к ней прикасаются.

— Простите, пожалуйста, — произнесла она тихо, отступая.

— Не глупите, — коротко бросила Анна. — Так что вы скажете?

— Я в восторге.

Анна улыбнулась, и возникшая между ними небольшая неловкостьосталась позади. Она нарисовала крестик на стене жилой зоны возле крошечногопрямоугольника, обозначавшего единственное окно комнаты.