Амелия Элизабет Дайер родилась в конце 1830-х гг. в семье сапожника, в маленькой деревушке неподалеку от Бристоля, и после смерти двух сестер стала младшей из семи детей. У нее было трудное детство: ей пришлось ухаживать за психически больной матерью. Повзрослев, она получила образование медсестры и акушерки и именно в это время впервые услышала о «детских фермах» – что можно за деньги брать на воспитание детей. В конце 1860-х гг., после смерти мужа, Дайер открыла в Бристоле приют для незамужних женщин, которые больше не могли скрывать свою беременность. Некоторые просили задушить их детей при рождении и создать видимость, будто ребенок родился мертвым. Она также принимала детей на воспитание за еженедельную плату. Ребенок для Дайер был товаром, на котором можно заработать, и она увеличивала прибыль, сокращая расходы на уход. Поэтому она не заботилась о детях. Медленно морила их голодом, используя ежедневные дозы лауданума, который в просторечии называли «тишиной». Неизбежным следующим шагом для увеличения прибыли было убийство детей.

Точно неизвестно, сколько детей погибло от рук Амелии Дайер, но предполагается, что жертвы исчисляются сотнями. Одно из объяснений преступного поведения Амелии Дайер состоит в том, что ее эгоистические интересы не были уравновешены заботой о других. Большинство людей и помыслить не могли бы о такой жестокости. А если бы даже подобная мысль пришла им в голову, она не переросла бы в намерение из-за спонтанно возникших неприятных чувств. Для человеческой психики крайне важна способность не только думать, но и чувствовать, поставив себя на место другого. Эти миллисекундные реакции на ожидаемые последствия наших действий служат ориентиром для того, чтобы вести себя по большей части просоциально. Амелия Дайер, вероятно, никогда не обладала способностью понимать эмоции других людей – викторианский пример того, что впоследствии назовут психопатией. Или пережитый ею опыт привел к ослаблению обычной эмоциональной реакции на страдания других. Люди, которые неоднократно оказывались жертвами агрессии, перестают беспокоиться о состоянии других людей. Неясно, перенесла ли Амелия Дайер психологические травмы. Не вызывает сомнений, что она побывала в психиатрических лечебницах и сообщала о симптомах психоза, которые сопровождались серьезным эмоциональным расстройством. Психические процессы, объясняющие агрессивное поведение, зависят от того, как человек воспринимает мир.

Амелию Дайер осудили за убийство и казнили в Ньюгейте 10 июня 1896 г. В следующем году, после принятия закона о защите жизни младенцев (1897), о любом ребенке, взятом под опеку, следовало уведомлять местные власти. Однако в первые несколько лет нового века произошел ряд громких судебных процессов по делам о «детских фермах», которые заставили задуматься о том, достаточно ли защищены младенцы законом. Примерно в то же время медицинские эксперты призывали уделять больше внимания потенциальному влиянию родов на психическую стабильность матерей, убивших собственного ребенка.

Было признано, что в редких случая матери, находясь в послеродовой депрессии, испытывают непреодолимое желание сделать то, чего никогда бы не сделали в нормальном состоянии. Поскольку они знали, что совершают, то не подпадали под юридическое определение невменяемости, сформулированное сразу после суда над Дэниелом Макнатеном. Поэтому им грозила смертная казнь. Работа по изменению закона была прервана из-за Первой мировой войны, но затем, в 1922 г., приняли первый закон о детоубийстве. Согласно этому закону, матери, убившие новорожденного младенца и страдающие от значительных послеродовых изменений в психике, могли попросить суд рассмотреть возможность защиты по закону о детоубийстве. В случае положительного ответа они признавались виновными в непредумышленном убийстве, а не в умышленном, хотя это зависело от того, установит ли суд наличие психической неуравновешенности, вызванной последствиями родов.

С этим законом термин «детоубийство», который до этого времени использовался для описания преступления, стал также названием защиты от этого преступления. Хотя это был положительный шаг, проверка первой версии закона о детоубийстве на реальных делах выявила некоторые слабые места. В 1927 г. в Олд-Бейли слушалось дело Мэри О'Донохью, которая жила в нищете и недоедала и однажды задушила сына салфеткой, спрятав его тело в ящике под кроватью. Возраст младенца – тридцать пять дней – выходил за рамки толкования судом понятия «недавно родившийся», и поэтому Мэри не могла прибегнуть к защите по закону о детоубийстве.

В 1936 г. Бренда Хейл перерезала горло своему второму ребенку, а потом и себе. Она выжила, ее трехнедельный ребенок – нет. Впервые она начала испытывать симптомы психического расстройства через несколько недель после рождения первого ребенка, который выжил. Те же симптомы повторились вскоре после рождения второго, но на сей раз ребенка ждала трагическая судьба, хотя и в этом случае он не считался новорожденным. Президент Королевского колледжа врачей лорд Доусон, выступивший в качестве медицинского эксперта на суде над Хейл, внес законопроект, согласно которому такой способ защиты мог применяться в течение года после рождения младенца. В 1938 г., во время второго чтения законопроекта в палате лордов, лорд Доусон сказал: «Намерение этого законопроекта – добиться в парламенте признания, что при определенных обстоятельствах убийство младенцев провоцируется болезнью, а не преступным намерением». Закон о детоубийстве 1938 г. остается в силе и сегодня.

Изучив специфику этого закона, я начал внимательно читать документы, в которых излагалось обвинение против тридцатипятилетней Джоди. Она была профессиональным музыкантом, карьера ее мужа-журналиста только что получила серьезный толчок в связи с повышением: его назначили руководителем зарубежного бюро. В своих свидетельских показаниях он объяснил, что вернулся на время рождения их первого ребенка, но, как только Джоди освоилась дома, ему пришлось снова уехать. В другом часовом поясе ему было трудно быть всегда на связи. Они не перезванивались по нескольку дней, и теперь, оглядываясь назад, он понимал, что пропустил предупреждающие сигналы.

При чтении стенограммы звонка Джоди на номер 999, когда она сообщила о преступлении, стало ясно, что были основания сомневаться в ее душевном состоянии. Она начала с того, что теперь ее сын в безопасности. Он заснул навсегда. Когда оператор спросил, что она имеет в виду и нужно ли прислать скорую помощь, Джоди ответила: все в порядке, но она не знает, кто должен забрать тело. Я задался вопросом: вдруг, говоря, что теперь ее сын в безопасности, она подразумевала, что раньше ему грозила опасность. Может быть, у него была серьезная болезнь или Джоди защищала его от кого-то. Возможно, она считала, что сыну что-то угрожает, хотя на самом деле это было не так. На основании одних только слов трудно судить.

Мне прислали аудиозапись разговора. Вначале Джоди говорила спокойно, почти легко. Затем ее тон стал озадаченным, как будто она никак не могла понять причины своего поступка. Ближе к концу разговора она надолго умолкала, не отвечая на вопросы оператора, или что-то невнятно бормотала. Наконец, снова проигнорировав оператора, без видимой причины сказала: «Хорошо» – и положила трубку.

Аудиозапись или видеосъемка обвиняемого в момент совершения преступления – это бесценный источник информации в реальном времени, который можно использовать при проведении экспертизы. Ловушка заключается в том, что можно быстро перейти к диагностическим выводам, а затем громко заявлять о доказательствах в пользу этого диагноза и пропускать мимо ушей факты, говорящие против него. Она звонила сразу после преступления, и к тому времени ее душевное состояние могло быть нарушено осознанием того, что она совершила.

Прежде чем Джоди повесила трубку, она назвала свое имя и адрес. Приехавшие полиция и бригада скорой помощи обнаружили, что дверь не заперта. Не зная, с чем придется столкнуться, полиция взяла инициативу на себя. Полицейские двинулись на звук, как им показалось, одного голоса, как будто говорящего по телефону. Войдя в комнату, они обнаружили Джоди, стоявшую на коленях на полу и склонившуюся над кроватью. Она замолчала, но не подняла голову. Ее сын неподвижно лежал на кровати.

Заметив бледный цвет кожи мальчика, полицейские решили, что спасать младенца, скорее всего, уже поздно, но, поскольку нельзя было упустить даже самый ничтожный шанс, нужно было быстро расчистить место, чтобы медики смогли осмотреть неподвижного мальчика. Твердым тоном один полицейский приказал Джоди посмотреть на них. Она повернула голову, и, хотя ее взгляд был направлен к ним, мысленно она явно находилась в другом месте. Оба полицейских описали в своих показаниях, что на лице Джоди отсутствовали эмоции. Они не могли сказать, что она чувствует. Она не сопротивлялась и послушно положила руки на пол, отвернулась от кровати, встала и подошла к полицейским. Как только ее вывели из комнаты, медики бросились к мальчику. Они быстро поняли, что мертв он уже давно.