Позже вскрытие подтвердило, что его жизнь оборвалась за восемь или десять часов до того, как Джоди позвонила в службу спасения. Причиной смерти стало удушение колготками.

Я читал медицинскую карту Джоди. Там были письма из сурдологической клиники, от отоларингологов: в детстве у Джоди были проблемы со слухом, она перенесла несколько операций. Она обращалась также в отделение неотложной помощи. Документально зафиксировано, что в шесть лет она упала с качелей и сломала предплечье. Затем последовали заметки с кратким описанием посещений клиники для лечения перелома. В возрасте восьми лет мать снова отправила ее в больницу, подозревая, что Джоди проглотила монету. На рентгеновском снимке ничего не обнаружили. Когда Джоди было четырнадцать, ее привезли с сильными болями в животе. Ее оставили на ночь в больнице по подозрению на аппендицит, но на следующий день боль прошла, и ее выписали. Хотя в этой части истории болезни не было записей психиатров, я внимательно прочитал каждую страницу. Изредка в записях о проблемах с физическим здоровьем встречаются упоминания о трудностях в семье или мимолетные замечания о том, что пациент выглядит излишне тревожным, но я не нашел ничего подобного в записях Джоди.

Следующий раздел был заполнен дородовыми картами и записями. Ни у кого не было причин беспокоиться о психическом здоровье Джоди до рождения Джека. Роды прошли без осложнений, Джек выглядел здоровым. В первую неделю пребывания дома Джоди рассказала акушерке, что чувствует себя более эмоциональной. Она признала, что разлука с мужем усложняет положение, но ее семья была готова помочь. Ее результат по скрининговому опроснику послеродовой депрессии был умеренно высоким. Ей срочно назначили прием у терапевта, который в дальнейшем прописал таблетки антидепрессанта. Через неделю она сообщила врачу, что чувствует себя немного лучше. После этого при плановом контакте с терапевтом и медицинским работником она рассказала о своих опасениях за здоровье сына. В то время это не казалось чем-то необычным, поскольку у Джека были трудности с кормлением и он не набирал положенный вес.

Только когда Джеку было около шести недель, в приемную терапевта позвонил отец Джоди. Ему показалось, что дочь ведет себя очень странно. Она сказала своей сестре Рейчел, что Джек меняет форму. Когда члены семьи пытались выяснить, что она имела в виду, Джоди заверила, что это просто фигура речи. Через несколько дней она снова говорила о Джеке в том же духе, в основном сестре.

Я пролистал папку с материалами обвинения, чтобы найти свидетельские показания Рейчел. Она сожалела, что не отнеслась к этому серьезно, не «сложила два и два». Ей казалось, что в поведении Джоди были небольшие странности, но все приходило в норму, если ей делали замечание. Однако когда Рейчел готовилась дать показания после смерти племянника, она увидела совсем другую картину. Сестра пришла к выводу, что при общении с семьей Джоди пыталась скрыть свои переживания. Мне не следовало принимать решение до проведения экспертизы, но документальные свидетельства указывали на послеродовую депрессию.

Риск изменения психики в послеродовой период признается врачами на протяжении тысячелетий. Более двух тысяч лет назад Гиппократ описал случай с женщиной из города на побережье Мраморного моря, на северо-западе современной Турции, у которой после рождения близнецов начались жар, бессонница и бред. Ее состояние ухудшалось, начались судороги, она периодически теряла сознание и через семнадцать дней после родов умерла. Согласно учению школы Гиппократа, если после родов не выпустить маточную жидкость, она попадет в голову, вызвав бред, психоз и даже смерть. Хотя история Марджери Кемпе написана от третьего лица, ее рассказ об опыте «выхода из собственного тела» после родов необычен – не в последнюю очередь потому, что взят из первой английской автобиографии, написанной в XV в. Богатство личного рассказа намного превосходит все, что можно было бы найти в современных описаниях послеродового психоза:

Это существо вышло из ее разума, и полгода, восемь недель и еще несколько дней его раздирали и мучили духи. За это время она видела дьяволов с разверстыми пылающими ртами, они как будто собирались ее поглотить, иногда угрожая ей, иногда окликая и днем, и ночью…

Если свести ее описание к таким симптомам, как зрительные галлюцинации или бред преследования, то это лишает рассказ истинной сути пережитого. Далее Кемпе объясняет, что она вела себя так необычно, поскольку «духи искушали ее сказать и сделать, и она говорила и делала».

К середине ХХ в. врачи-психиатры для объяснения психических расстройств обратились к диагностическим руководствам. Но в искусстве диагностики назревал кризис доверия: психиатры в разных частях света один и тот же диагноз применяли по-разному. Глобальные исследования 1960–70-х гг. обнаружили, что одинаковые диагностические ярлыки использовались для описания абсолютно разного опыта пациентов. Поэтому психиатры часто выглядели довольно глупо по сравнению со своими коллегами, занимающимися физическим здоровьем, которые могли быть уверены, что, говоря, например, об аппендиците, они имеют в виду одно и то же, где бы ни жили – в США, Европе или Азии. Психиатры находились в невыгодном положении, поскольку не знали, что именно вызывает симптомы: у них не было эквивалента воспаленного аппендикса. И нет его по-прежнему. Диагностические руководства для психиатров полностью основаны на симптомах. Для каждого диагноза есть список симптомов и сопутствующие правила, диктующие сочетание симптомов, необходимое для постановки диагноза. Меня учили, что слова душевнобольных важны лишь постольку, поскольку я могу извлечь из их опыта симптомы, а затем использовать эти симптомы для постановки диагноза.

Мы знаем, что около 13 % женщин, только что родивших ребенка, испытывают те или иные психические проблемы. Однако большинство послеродовых расстройств длятся недолго. Насилие проявляется в исключительных случаях.

На этот раз я ждал своей очереди у входа в тюрьму в одиночестве. Там, где много лет назад в нескольких метрах от забора стояла шаткая будка, теперь находилось здание побольше. Через пару минут из проходной вышел охранник и спустился по лестнице к забору. Он держал небольшую связку ключей на конце цепочки, прикрепленной к поясу.

– Да? – сурово спросил он.

Я показал ему удостоверение и объяснил, что я здесь для психиатрической экспертизы. Он всмотрелся в удостоверение через узкую щель в заборе. Убедившись, что там моя фотография, отпер дверь и пригласил меня внутрь. Оттуда меня проводили в зону для свиданий, где я стал ждать Джоди, которую перевели в тюремную больницу.

Я с головой ушел в изучение бумаг, когда появилась Джоди в сопровождении медсестры. Джоди выглядела потерянной. Медсестра собиралась уйти, но потом поняла, что Джоди не знает, что должна делать. Медсестра мягко предложила ей сесть и поговорить со мной. Джоди подчинилась и улыбнулась одними губами. Я объяснил цель своего визита, но, судя по ее равнодушному лицу, не был уверен, что она поняла сказанное. Я спросил, может ли она повторить мои слова, и удивился, когда она это сделала.

В ходе беседы она отвечала на вопросы прямо, почти ровным голосом. Она ничего не уточняла, и, если я делал паузу, чтобы дать возможность сказать больше, ей не становилось неловко из-за наступившей тишины. Выражение ее лица не менялось и не выдавало чувств. Джоди не показалась мне напряженной, скорее она была эмоционально опустошена. Отсутствие малейшей обратной связи дезориентировало и напоминало о том, насколько мы зависим от мельчайших сигналов в процессе взаимодействия.

За два последующих часа я узнал от Джоди, что она всегда беспокоилась о том, как защитить сына. Что изменилось, так это источник опасности. Сначала это были обычные родительские заботы: не дать сыну переохладиться на прогулке. Затем она почувствовала, что надвигается какая-то беда, но не могла точно выразить какая. Ближе всего был страх за безопасность сына, который ничто не могло развеять. Не страх в смысле беспокойства, а густой туман обреченности. Когда причина страха стала ясна, это только усилило ее тревогу: телом сына кто-то завладел. Два пронзительных голоса призывали ее что-то предпринять, пока не стало слишком поздно; они говорили, что она потеряет сына, если не будет действовать немедленно. Ближе к финалу она не могла с уверенностью сказать, на чьей стороне ее семья. Казалось, родные на нее давят, заставляя говорить, и замолкают, если она входит в комнату. Подбадриваемая голосами, она пришла к выводу, что нашла способ спасти сына – забрать жизнь из его тела. Джоди не может сейчас вспомнить всех деталей, но тогда они слились воедино, и ей казалось, что выбора нет.

Когда я выходил из тюрьмы, то все мысли о том, какую роль сыграло расстройство психики в преступлении Джоди, отодвинулись на задний план. Более