Яркий и чистый, чистый и мягкий голос сказал:

– Как меня зовут? Меня зовут Люсинда Фостер.

Послышался мужской голос. Голос отца Митци, твердый, как его почерк, спросил:

– Хочешь попасть в кино, Люсинда?

Голос становился то громче, то тише: похоже, отец был чем-то занят и отвернулся от микрофонов.

– Меня зовут Люси, – ответила девочка, – а маму – Эмбер. Моих маму и папу зовут Эмбер и Гейтс Фостер.

Митци остановила ленту и отмотала немного назад, нажала кнопку «Воспроизведение»:

– … и Гейтс Фостер.

Чтобы не ошибиться, она перемотала снова:

– … Гейтс Фостер.

Девочка на молочном пакете, которую Митци так давно пытается вспомнить. Оказывается, кое-кто еще разыскивает ее: вот этот человек, а Митци работает с ним бок о бок уже несколько дней. Он пришел в студию и вынюхивает тут, как ищейка, хотя заявил, что всего-то хочет купить одну старую запись крика. А зовут его Гейтс Фостер.

Малыш брыкнулся в животе, и из сосков потекло. Чтобы восполнить отток кислоты, Митци проглотила еще таблетку и запила глотком вина. Тень отражения нажала кнопку «Воспроизведение».

Голос отца произнес:

– Твой папа уже едет сюда.

Девочка спросила:

– А где моя подружка? Где Митци?

Отражение застыло с бокалом вина на полпути к губам. Детский голосок не унимался, хотя и слабел:

– Куда ушла Митци?

Мужчина успокаивал ее мягким голосом. Митци знала по опыту, что он наблюдает за монитором в студии: подкручивает уровни, настраивает микрофоны.

Девочка не успокаивалась:

– Скажи Митци, что мне не нравится эта игра.

Митци перемотала ленту и все стерла.

Фостер готов был поклясться, что узнает мужской голос на пленке. Он перемотал ленту, глянул украдкой на Митци Айвз – она работала в наушниках со своими записями и ничего не слышала. Фостер поправил наушники и нажал кнопку «Воспроизведение».

– Господи, док, – раздался мужской голос, – вот обязательно нужно было загадить каждый нож из реквизита!..

Мужские голоса рассмеялись. Фостер отмотал дальше и нажал «Воспроизведение»:

– …загадить каждый нож из реквизита!..

Снова смех. Фостер слушал, пока лента не кончилась. Затем перемотал и включил снова. После некоторых слов – «каждый», «реквизита» – ставил на паузу. Он почти видел эти два лица – лица двоих из тех немногих, кого он считал друзьями. Перебрал в памяти всех, с кем работал. Нашел в памяти образец голоса Пола, отца Эмбер, мысленно воспроизвел, как Пол, здоровенный и лысый, поздоровался с ними, стоя у дверей дома: «С Рождеством!» А Линда, его жена, наклонилась и обняла Люси.

Нет, это не голос Пола. И не голос коллеги с работы. В общем-то, этим кругом и ограничивалась его жизнь; больше никого не было, кроме группы поддержки. И вот когда он пропустил сквозь память их лица, оба голоса подошли идеально – как ключики к замочкам. Ему даже подумалось, не существуют ли на свете голоса-близнецы. Вдруг есть люди, у которых голоса абсолютно идентичны, как идентичны отпечатки пальцев? Нет, исключено. Быть такого не может.

Фостер стер запись, но правда, которую он обнаружил, его сокрушила. Голова склонилась, плечи поникли под непосильной ношей. Слишком горестная работа предстояла ему после заката в тот вечер…

Когда маленький чужак внутри закапризничал, Митци поступила так, как всегда делал отец, ставя раскладушку в акустическом колодце: она устроила себе сад. Установив раскладушку рядом с пультом, чтобы можно было дотянуться рукой, и навалив на нее старых одеял, пропахших подвальной сыростью и невысушенным бельем, Митци легла на этот мягкий ворох. Протянув руку, каскад за каскадом стала отключать студийный свет, пока не воцарилась полная тишина и темнота. Так она стерла, удалила мир вокруг, чтобы выстроить на его месте новый.

Чужак притих, словно прислушиваясь, наверное, ему было любопытно.

Как и отец когда-то, Митци управляла пультом на ощупь: снизила температуру в комнате и включила запись ночного хора сверчков. Потом добавила посвист древесных лягушек. Запись хлесткой струи воды убавила до тонкой струйки – получился певучий, нежный фонтанчик. В журчание фонтанчика вплела подвеску легких колокольчиков на ветерке. Из безмолвной пустоты и мрака выстроила ночной рай: мышиный шорох в опавшей листве, поскрипывание ветвей в дуновении воздуха; улетающая сова гукнула дважды над головой и растворилась в воздухе.

А еще, как и отец когда-то, Митци привела осторожных оленей, и те пощипывали что-то в кустах роз, снимая губами нежные бутоны. Весь беспокойный, грешный мир она застлала высокой травой, и та зашептала единым голосом бессчетных листьев.

В этом звуконепроницаемом мире, куда не попадал ни единый лучик света, Митци создала рай. Чужак в ней успокоился и, похоже, заснул. А вскоре, под закольцованные в бесконечную петлю колокольчики и журчанье, заснула и Митци в своем гнезде из заплесневевших пледов.

Фостер откатил в сторону баскетбольный мяч, бережно поднял каждого плюшевого медвежонка и отнес на безопасное расстояние. Подняв жирафа, случайно включил в игрушке колыбельную – дзинькающий мотивчик, который в холодной ночи звучал просто оглушительно. Высокие ноты пронзительно заметались меж надгробий. Чтобы жираф умолк, Фостер положил его на могильную плиту и ударил его лезвием лопаты. Он собрал и аккуратно сложил в сторонке поздравительные открытки «С днем рождения» и свечи в стеклянных подсвечниках с иконками святых. Свечи, догоревшие до черных огарков, были залиты водой из спринклера. Плюшевые игрушки ощерились травой, разлетевшейся из-под газонокосилок.

Надгробье обнажилось и сияло в безлунном мраке. «Тревор Лоренс, возлюбленный сын Робба и Май Лоренс», а между датами рождения и смерти значилось лишь несколько месяцев.

Фостер стал на колени перед могильной плитой и шепнул:

– Прости, если я ошибся.

Он поднялся и вогнал лезвие лопаты в мягкую траву, аккуратно снял дерн и сложил рядом ровными квадратами. На дерне расстелил брезент для земли. После каждых нескольких лопат Фостер замирал и прислушивался. Затихшие было сверчки и лягушки вновь затянули свои песни. В неумолкающем звоне утонуло тяжелое сопение гробокопателя. Яма постепенно углублялась. Фостер вынимал почву из-под собственных ног до тех пор, пока над землей не осталась лишь его голова. Затем лопата ударила в бетонную плиту, закрывавшую гроб. Фостер голыми руками расчистил крышку гроба.

Все в группе поддержки обменивались фотографиями, и Робб как-то показал им маленький ящик из полированного палисандра; дерево словно сияло красным. Размером гробик был не больше чемодана. На фото Май и ее родственники бросали цветы в открытую могилу. Фотографий тела не было, да и немудрено – после целого дня страданий малыша в раскаленном салоне автомобиля.