Эзра помассировала лоб. Чертова сухость во рту, чертов зуд под кожей, чертов звон в висках. Эзра чувствовала, как желание возвращается. Схватив стакан с водой, она залпом осушила его. Она знала, что надо делать в такие минуты. Одно из решений — лечь спать, но сейчас это вряд ли удастся, лихорадка может начаться раньше, чем первые сны оградят Эзру от нее. Ей надо пройтись. Оказаться подальше от северных кварталов, добраться до центра города, подальше от искушений, чтобы воочию увидеть жизнь, настоящую, прекрасную, с улыбающимися семьями вокруг, с хорошенькими девушками, шныряющими по магазинам, полюбоваться на красивых молодых людей, думая, что когда-нибудь и ей повезет, если она выберется отсюда. Скоро. Она на правильном пути.

В дверь постучали.

Это наверняка Лиз, ее соседка, услышала, что от нее свалил клиент, и захотела поболтать. Только бы не Маркус, содержатель притона, который принимал «посетителей» внизу и отправлял их в комнаты девушек. Маркус имел свою долю, но не был особо алчным и брал умеренно, взамен обеспечивал порядок, а при случае мог даже уладить возникшую проблему.

— Мне сказали, что я могу зайти к вам, — раздался за дверью мужской голос.

Кто-то совершенно незнакомый. Наверняка новый клиент. Она на миг закрыла глаза. У нее больше нет сил. Стук повторился. Она вздохнула. В конце концов, это быстро, она получит еще несколько купюр, и, может, хотя и маловероятно, работа вытеснит из ее головы гадкие желания. Она запахнула халат и пошла открывать. Перед ней стоял брюнет с непривычно длинными волосами, впалыми щеками, черным взглядом и худой как щепка. Ему вряд ли больше тридцати, но из-за избороздивших лицо морщин, разбегавшихся из уголков глаз, выглядел он на десяток лет старше. Внезапно ей показалось, что, возможно, она уже где-то видела это угрюмое лицо, только никак не могла вспомнить где. За годы, проведенные в гибельном тумане синтетических иллюзий, память ухудшилась, и от того, что происходило раньше, в голове остались лишь какие-то обрывки воспоминаний, что, впрочем, не так уж плохо.

Она впустила его, а так как мужчина оказался не из болтливых, они почти не разговаривали. Он протянул ей деньги, она немедленно спрятала их в один из ящиков комода, а потом села на еще не убранную после прошлого клиента кровать. В комнате витал грязный запах порока, но она так к нему привыкла, что уже не замечала. Тем более что вновь прибывшего типа это нисколько не смущало.

— Мы знакомы? — спросила Эзра.

— Не думаю.

— Ты выглядишь очень злым. Надеюсь, ты не станешь причинять мне боль?

— Я злюсь на свою жену, — ответил он, расстегивая штаны и становясь перед Эзрой.

— Все мои клиенты недовольны своими женами. Может, это тебя утешит.

У нее не хватило времени продолжить, ибо он схватил ее за волосы, принуждая забрать в рот его мягкий член. Эзре не раз приходилось терпеть такое обращение, и она выработала свою линию поведения. Чем быстрее она подчинится, тем скорее он уйдет. Одни мужчины нуждались в ласке, другие — в любовнице с повадками дикарки, но, помимо наслаждения, они искали участия. Третьи, которых совсем немного, хотели только разрядиться, и они, как убедилась Эзра, видели в ней только сосуд с отверстиями. Главное — таких не волновать, не нервировать. Позволить им получить удовольствие, стать вещью, а потом забыть. Некоторые из этих типов разговаривали, произносили слова, не требуя никакого ответа, но большинство или осыпали ее оскорблениями, или хранили молчание. Но этот, пока Эзра, невзирая на пересохший рот и гудящие виски, изощрялась над ним, начал говорить странные вещи.

— Она нервирует меня. Выводит меня из себя, шлюха.

Одна его рука прижимала затылок Эзры, другая, вцепившись ей в волосы, давила на макушку, и он, в такт движениям девушки, сжимал ее сильной ладонью.

— Ненавижу ее. Хочу ее избить. Подлая мерзавка.

Продолжая поносить жену, он все сильнее возбуждался. Удары его становились все сильнее, и когда Эзре показалось, что сейчас он сделает ей больно, он свирепо произнес:

— Если бы она не была моей женой, я бы точно убил ее.

И уже не Эзра трудилась над ним, а его бедра вбивали в нее тяжелое орудие. Между двумя стонами он произнес:

— Мне надо кое-что тебе сказать… Я тебя засек. Потребовалось время, но я узнал тебя. Мне всегда хотелось сбросить в рот богатенькой шлюхи.

Он взорвался и так глубоко вошел в горло Эзры, что она чуть не задохнулась, но руки типа столь сильно прижали ее к его бедрам, что она не могла ничего сделать, кроме как отплевываться, сопеть и пытаться вздохнуть. Она знала, что если укусит его, то рискует оказаться на больничной койке, но если проявить немного хладнокровия, все, скорее всего, завершится через несколько секунд. И пока тип тяжело дышал, Эзру, словно молнией, пронзило осознание, заставившее ее содрогнуться. Слова клиента проникли в самую глубь ее плоти. Она не узнавала его голос, но манера изъясняться и лицо, словно вырезанное тупым и кривым садовым ножом, могли принадлежать только ему… Ее затрясло.

Да, сомнений нет, там, откуда она пришла, его все знали. Все. И далеко не с лучшей стороны.

И пока она вспоминала того, кто изливался в нее, пока она в перерывах между двумя спазмами боролась с тошнотой, слезы заливали ее глаза.

Каждый раз, когда я размышляю об этой истории, я не могу не думать о том, что требовалось совсем немного, и она приняла бы иной оборот. Но ведь так устроена наша жизнь, не правда ли? Ряд крошечных рубильников, соединенных между собой: один включен, другой выключен, и нам приходится сворачивать в другую сторону. Так наша жизнь движется по синусоидальным траекториям с более или менее широкими амплитудами, и никто из нас, в сущности, не знает, почему включен тот или иной рубильник: это всего лишь случайности повседневной жизни, встречи, несовершенные поступки, различные деяния, упущения, удачи и провалы… Одни называют это «судьбой», другие — «Божьей волей», а некоторые не задают вопросов и довольствуются тем, что просто живут.

Если бы, друг за другом, не произошли два события, вряд ли кто-нибудь в Карсон Миллсе докопался бы до такой развязки, хотя я один из немногих, кто о них знает, притом что сам я не был их непосредственным свидетелем. Первое событие — это приезд Ханны Петерсен (ставшей тем временем Ханной Дикинер) в те края, откуда она бежала почти двадцать лет назад.

В Нью-Йорке, где Ханна со своим мужем Томасом кочевала от Бруклина до Бронкса, она сильно изменилась: супруги часто сталкивались с трудностями, радости, бурные и скоротечные, выпадали на их долю значительно реже, и, несмотря на все их старания, им так и не выпало возможности стать родителями. Это не только не ожесточило их, а, напротив, сблизило, как самые жестокие испытания могут сблизить супругов или, наоборот, разрушить их союз. Убедившись, что она никогда не станет матерью, Ханна по крайней мере уверилась, что до последнего вздоха проживет вместе с человеком, за которого вышла замуж и который увез ее далеко от кошмаров Карсон Миллса. Сознание этого придавало ей такую решимость и силу, каких она в себе никогда не подозревала. Ханна и Томас прибыли неожиданно, в сентябре, в полдень, и под песню «Ураган» Боба Дилана, выплевывавшего свои протесты из автоприемника, поехали на малом ходу по главной улице. Миновав кинотеатр, нисколько не изменившийся, словно застывший во времени, они повернули и с удивлением обнаружили, что забегаловка Фреда Таннера также на месте, а рядом со столиками те же самые скамьи, обитые красной искусственной кожей, только совершенно растрескавшейся. Фред наверняка уже совсем состарился, подумала Ханна, а потом спросила себя, а что стало с Талитой, ее бывшей коллегой: работала ли она еще, подобно тем пятидесятилетним официанткам со светлыми кудряшками из дешевых нью-йоркских столовых? Ярко накрашенные, с дряблыми, искусственно приподнятыми грудями, напоминавшими о былых страстях, они постоянно жевали резинку и каждого клиента называли «малыш». Путь влюбленных Ханны и Томаса начался в этих декорациях, а теперь, когда они смогли убедиться, что за прошедшие годы здешние фасады основательно поизносились, они и сами ощутили себя постаревшими и подавленными. Взявшись за руки, они некоторое время просто сидели молча.