На протяжении всех этих лет Йон колесил по дорогам округа и за его пределами в поисках больных, обреченных на уничтожение животных и подлежащих уборке трупов. Пытался ли он подавлять свои позывы? Скажу честно, я не знаю, но, как мне кажется, вряд ли Йон Петерсен мог сдерживаться на протяжении более десяти лет. Сведения об этой стороне его жизни никогда не доходили до моих ушей, и если он вернулся к своим гнусным привычкам, то сегодня об этом знают только он сам и его случайные жертвы. С уверенностью можно сказать только то, что с течением лет он становился все более скупым на слова, и его человечность истончилась до минимального значения, необходимого для выживания в обществе.

Йон злился на Джойс, на город, на самого себя, и время от времени у него возникала неконтролируемая потребность выплеснуть свою ярость — тогда лучше не попадаться у него на пути. В такие моменты он всеми способами искал ссоры. Он начинал с того, что делал крюк, чтобы залить бензин на заправке в центре города. Она находилась довольно далеко от его дома и, к тому же, была не самой дешевой из двух заправок Карсон Миллса, но ее преимущество состояло в том, что там работал Тайлер Клоусон. Йон обычно останавливался прямо у его ног, только что не наезжая ему на ступни, перед человеком, которого много лет назад избил и искалечил, и приказывал тому залить полный бак, да побыстрее. Йон провоцировал его взглядом, каждый литр, казалось, лился в бак целую вечность, словно сама машина, придя в ужас, с трудом сглатывала горючее, но Тайлер не отвечал. На нем по-прежнему красовались шрамы от операций, вернувших ему на место половину лица и спасших челюсти, но нос его остался свернутым набок, и один глаз слегка западал в глазницу. В Карсон Миллсе многие шептались, что если Тайлер в свои тридцать с небольшим все еще холост, то исключительно из-за своего изуродованного лица. Йон иногда начинал оскорблять его, называя «дохляком» и «ничтожеством», но Тайлер не реагировал, пряча взгляд под козырьком мятой «Канзас-Сити Атлетикс». Долгие месяцы страданий и реабилитации превратили его в настоящего агнца или, как считали все, в травмированного молодого человека. Не испытав чувства удовлетворения, Йон ехал в направлении загородных баров, чтобы там ввязаться в ссору и выплеснуть хотя бы часть своей злости. Однако он постоянно заботился о том, чтобы ненароком не привлечь внимания шерифа из Карсон Миллса, и, если начинал драку в зоне его ответственности, непременно устраивал все так, что первый удар наносил не он. Сейчас Джарвис Джефферсон уже стар, но воспоминание об их встрече прочно отпечаталось в памяти Йона и стояло у него перед глазами.

Однажды, возвращаясь из очередной поездки в биллиардный клуб Веллингтона, где ему удалось не ввязаться в потасовку, Йон заметил жену, оживленно беседовавшую с каким-то опустившимся типом. То, что его жене приходилось продавать свою щель, чтобы каждый день приносить домой несколько долларов, его вполне устраивало. Собственно, он это и придумал, так как после многих лет тело ее совершенно иссохлось, исхудало, он больше не испытывал никакого желания, и приходилось соображать, как еще его можно использовать. Однако увидев, что она вышла за отведенные ей рамки, он моментально преисполнился лютой злобы. То, что происходило в «Одиноком волке» касалось только ее клиентов, но Джойс никто не разрешал заниматься этим непосредственно в городе, этого еще не хватало! Что потом скажут жители Карсон Миллса?

Йон резко притормозил, и только тогда, наконец, осознал, что жена его разговаривает не с мужчиной, а с женщиной, а когда узнал эту женщину, то что есть силы надавил на педаль тормоза. За несколько месяцев тетка Ракель состарилась лет на десять, что, в сущности, для нее ничего не меняло, потому что, уходя из дома Петерсенов, она уже выглядела лет на двадцать старше своего возраста. До Йона дошли слухи, что она проживала в невзрачной комнатенке, предоставленной в ее распоряжение кем-то из родственников пастора лютеранской церкви, и продолжала свои подработки, чтобы платить за еду, — пожалуй, только это еще удерживало ее чахлую плоть на костях. Честно говоря, его не заботило, чем занималась старая гарпия, чтобы выжить, не интересовало совершенно. Он никогда ее не любил, никогда. А последние годы, когда она сидела у него на шее и систематически становилась между ним и Джойс или мальчишкой, окончательно убедили его, что она приносит вред его собственному благополучию.

Когда раздался скрежет колес автомобиля, обе женщины вздрогнули, и Ракель, узнав племянника, тотчас опустила голову, а Джойс обняла ее тощую фигуру.

— Живо в машину, — сухо скомандовал он, подскакивая к жене.

— Йон, ты…

— Я сказал: полезай! — повторил он, сжав челюсти, чтобы не разораться.

Даже не взглянув на Ракель, Джойс бесшумно скользнула в пикап. Йон шагнул к отступившей в страхе тетке.

— Если еще раз, — произнес он, грозя ей своим узловатым пальцем, — я увижу, что ты разговариваешь с кем-нибудь из членов моей семьи…

Она подняла на него свои желтые покрасневшие глаза и, похоже, оправилась от страха, осталось лишь недоверие.

— Ты дрянной мальчишка, Йон. И ты это знаешь.

Он подошел еще ближе, но она не сдвинулась с места.

— Каждый день я прошу Господа, чтобы он что-нибудь сделал, — продолжала она, — занялся тобой ради спасения твоей жены и твоего сына, а также всех тех, кто встретится на твоем пути.

Ударив ее прямо в печень, отчего она согнулась пополам, Йон не дал ей упасть и крепко прижал к себе. Приблизив рот к ее уху, он зашипел:

— Похоже, сам Господь отвернулся от такой жалкой твари, как ты, и отказался тебя слушать, не так ли?

Затем он прижал ее к стене, сдавил рукой горло и, глядя прямо в глаза, начал душить. Он чувствовал горячее зловонное дыхание старухи, и это заставляло его давить еще сильнее. Она пыталась схватить его за руку, чтобы разжать душившие ее клещи, но у нее не хватало сил.

— Ты так отвратительна, что даже Господь не захочет видеть тебя рядом, — проговорил Йон, — неужели ты и в самом деле считаешь, что он станет тебя слушать?

Из горла Ракель вылетало одно лишь бульканье.

— Йон! — крикнула Джойс с сиденья пикапа. — Прекрати!

Он вздрогнул. Ему не понравился тон, с которым жена только что обратилась к нему. Совсем не понравился. Он в последний раз сдавил тонкую шею тетки, и прежде чем отпустить, ударил ее об стену.

— Не смей больше к нам приближаться, поняла? — процедил он сквозь зубы. — Никогда!

Повернувшись к автомобилю, он увидел Джойс с ее белокурыми локонами и большими зелеными глазами. Невероятно, как сильно они поблекли со дня их первой встречи в баре-прачечной. На миг ему показалось, что она похожа на одну из тех светящихся афиш с обочины дороги, где перегорела половина лампочек. Это именно оно, то самое: его жена — просто вывеска, поврежденная временем. Она больше не сияла, хуже того, ее изношенность сделала ее отталкивающей. Ее вид оскорблял его. Внезапно он ощутил, что устал, у него осталось лишь одно желание: окончательно уничтожить ее и убежать далеко, очень далеко.