И я думаю, что в ту октябрьскую ночь, там, где проходила граница владений Петерсенов, за пустырем, вдалеке от дорог и взглядов, произошел именно такой случай. Вода стекала туда столь мощным потоком, что в конце концов полностью размыла верхний слой почвы, и широкая река жидкой грязи ринулась с холма, растекаясь по территории в три сотни метров и рассекая поляну надвое, обнажив мрачное содержимое ее чрева. Этот участок земли, затерявшийся среди леса и поросших травой прогалин, находился так далеко от цивилизованного мира, что никто не интересовался им. Никто, кроме двоих мужчин семьи Петерсенов, ходивших по принадлежавшей им земле.

В те места Райли забирался крайне редко, но сейчас его потянуло туда, потому что он заметил, как вдалеке просела линия горизонта. Кроны деревьев, которые он знал как свои пять пальцев, имели непривычный вид. На следующий день после того, как грязевой поток схлынул, он пошел осмотреть окрестности, однако почва еще оставалась неустойчивой, и у него под ногами раздавались странные, словно вырывавшиеся из подземного чрева, звуки, напоминавшие бурчание в животе. По мере того, как он продвигался вперед, боязливо опираясь на стволы, к нему закрадывалась мысль, что недавно тут произошла странная перемена. Он чувствовал ее в воздухе: пахло озоном в соединении с очень сильным ароматом гумуса: так бывает, если во время грозы опустить нос в только что выкопанную в рыхлой земле яму. Лес загадочно безмолвствовал, казалось, животные также пребывали в оцепенении и с подозрением наблюдали за изменением в экосистеме. Сквозь низкие густые тучи сочился серый дневной свет, угроза ливней по-прежнему сохранялась, делая поход мальчика еще более опасным.

На последних метрах Райли замедлил ход и остановился на краю оврага — накануне его еще не было. Там, где раньше высилась купа деревьев и кустарников, создававших лесной полумрак, теперь виднелась глубокая продолговатая выемка, казавшаяся в слабом дневном свете темной осыпью среди зеленого узора.

Зрелище впечатляло. Райли такого не помнил. Он схватился за низкую ветку, так как от пустоты, оказавшейся прямо у него под ногами, закружилась голова, и он отступил на пару шагов назад. Можно было подумать, что здесь только что разбился авиалайнер. Он решил обойти трещину, чтобы полностью обозреть ее, и немного дальше обнаружил проход, позволявший спуститься вниз. Обнажившаяся таким образом земля напомнила ему рану, он рассматривал темную плоть мира, расцвеченную там и сям белесыми щепками, словно сотнями фрагментов костей, разбросанных взрывной волной. Разлом был глубоким, но крупные обломки разбитых камней, громоздившихся по краям, облегчали спуск в его более рыхлую сердцевину. Развороченная мощью скользившего грунта запутанная сеть корней, удерживавшая поверхностный слой земли, теперь торчала отовсюду миллионами более или менее тонких закрученных нитей, которые, словно пальцы скелетов, цеплялись за одежду Райли. Ему казалось, что он пробирается сквозь переплетения порванных жил, пытающихся помешать ему идти дальше. Такой путь будоражил и пугал одновременно.

Почти добравшись до центра промоины, мальчик вдруг застыл перед одним из многочисленных белесых пятен, вдавленных в борозду. Его форма отличалась определенным изяществом. Это не простой камень, оказавшийся здесь случайно. В его запачканных землей краях, характерном профиле и пустых глазницах Райли узнал очертания черепа, принадлежавшего какому-то животному, возможно даже собаке. Тогда он осторожно развернулся и принялся внимательно изучать другие белесые вкрапления, окружавшие его. Они выпирали отовсюду. Десятки и десятки. Сотни. А может, еще больше. Райли разглядел кости, грудные клетки, множество черепов, а кое-где и пучки шерсти, сохранившиеся на шматках почерневшего мяса. Собаки, много собак, наверняка также и кошки, лисы, несколько диких животных, а еще останки гораздо более крупные, напоминавшие коровью голову, а подальше — то, что походило на освежеванный труп лошади с огромными ребрами. Дождь обнажил чудовищный тайный некрополь. Как это возможно? Насколько Райли помнил, он всегда видел здесь только поляну, куда он не ходил, потому что…

Ребенок весь напрягся. Он вспоминал свои прогулки по окрестностям и смрадный душок — смесь зловония тухлого яйца и вонищи от газов, выходящих у старого больного животного, — заражавший папоротники и колючие заросли, обрамлявшие просеку. Этот затхлый запах заставлял его все эти годы держаться в стороне от здешних мест.

Никто, кроме Петерсенов, не знал этого леска, никто из тех, кто не ориентировался на тамошней местности, не мог сюда пройти. Но теперь, когда Райли об этом подумал, он вспомнил, что как-то раз видел, как пикап отца, подпрыгивая на ухабах, прокладывал сюда дорогу.

Возможно ли, чтобы гниющие туши своими жидкостями размочили землю, подмыли само основание холма? Потоп лишь унес то, что требовало высвобождения. Словно сама земля стыдилась хранить подобные мерзости в своем нутре.

Как бы то ни было, Райли понял, что нашел кладбище своего отца. Именно здесь живодер избавлялся от мертвых животных, которых он подбирал. Однако Райли удивился, что их оказалось так много. Некоторые, похоже, попали сюда очень давно. Стоя на одном месте, он поворачивался в разные стороны, но считать отказывался. По телу его пробежала ледяная дрожь, и он предпочел повернуть назад. Инстинкт повелевал ему срочно убираться, не задерживаться, поскорее подниматься по скользким склонам зияющей раны. Главное, чтобы его никто не заметил и не говорить никому о своем открытии, и прежде всего отцу.

К тому же, в глубине души, Райли вовсе не хотел и дальше разглядывать эти кости. Не осмеливаясь назвать вещи своими именами и признаться себе в этом, он боялся обнаружить еще и другие останки, которым здесь никак не место.

За всю свою жизнь Йон Петерсен никогда не испытывал ни малейших угрызений совести. Однако можно утверждать, что по крайней мере один раз он усомнился в том, кто он такой и что он делает. Случилось это, когда он обнаружил, что его зловещая каверна открылась навстречу дневному свету. Он долго стоял, опустив руки и созерцая невероятное зрелище, не зная ни что делать, ни что подумать. Он чувствовал себя оскверненным, ибо его самые сокровенные тайны извлекли наружу. Захоронение было его творением, делом его рук, и никто не должен был о нем знать, а тем более видеть, он создавал его не для всеобщего обозрения. Подобно азартному игроку, он коллекционировал свои трофеи, и ничто так не придавало ему уверенности, как прогулка по этой поляне; он ходил по ней, зная, что у него под ногами покоится настоящее сокровище. Он вспоминал тех кошек и собак, которых он ловил, мучил, а потом убивал, когда был подростком. Каждая дохлая тварь, которую он теперь, став взрослым, забрасывал в свой пикап, чтобы привезти сюда и здесь похоронить, пополняла его банк чувственных данных, представлявших собой своего рода ворота к его воспоминаниям, к его детству и его оставшемуся в прошлом ощущению эйфории. В нем закипал гнев. Это несправедливо. Все разрушено, разорено. В принципе, Йон не особенно беспокоился, он знал, что вряд ли кто-нибудь когда-нибудь забредет в этот отдаленный уголок его владений, но теперь он сам вряд ли сможет здесь что-либо сделать. Годы тяжкого труда, сметенные за одну ночь…