в них не появится нужда. Это уже происходит. Кэтрин ускользает все дальше, думать о ней – все равно что давить на заживающую ссадину.

Мы выходим из архивов и сворачиваем направо, за угол, где за распашными дверями скрывается просторное помещение размером с офис наверху. Похоже, мы находимся прямо под ним.

Галогеновые лампы окрашивают мир в желтый цвет. В углу стоит старая, исчирканная маркерами доска, над металлической мойкой висит пресный натюрморт с букетом цветов, как будто кто-то пытался слегка оживить это место, но не хотел заморачиваться. Все это не имеет значения. Потому что вдоль стены тянутся ряды металлических ячеек с плотно закрытыми прямоугольными дверцами. Целый стеллаж с металлическими гробами.

Я забываю, как дышать. Она в одном из них.

Ничего страшного, говорю я себе. Я уже видела ее один раз. Смогу взглянуть и второй. И на этот раз я знаю, кто она такая.

Между мной и дальней стеной стоит длинный металлический стол с желобом по краям. Все мое самовнушение идет прахом, и у меня сжимается горло при виде чего-то мутного и темного на гладкой поверхности. Что это? На кровь не похоже.

– Ну что, – говорю я и краснею от того, как сильно у меня дрожит голос, – я здесь. Приступим?

Коннорс огибает стол и стоящую рядом тележку с парой увеличительных стекол и чистым скальпелем. Я не двигаюсь с места. В центре зала в полу оборудовано сливное отверстие. Я не могу отвести от него глаз. Это помещение холодное, пустое, без единого окна – в нем могла лежать я. Я могла быть на ее месте. Разве я чем-то от нее отличаюсь?

Мне не хочется на нее смотреть. В сознании вдруг возникает отчетливая уверенность, что я не могу этого сделать. Ведь если я взгляну на нее и мы действительно окажемся одинаковыми, что тогда? Кем я тогда буду, если я тоже мертва?

– Иди сюда, – зовет Коннорс и берется за ручку одной из ячеек, встроенных в стену, как ящики в комоде. К ручке привязан планшет с бланками для заполнения.

Собрав все силы, все крупицы воли, я заставляю себя пересечь комнату и встать напротив Коннорса, оставив между нами свободное пространство шириной с ящик. Почему я так нервничаю? Я уже видела ее. Я касалась ее. Но по коже все равно бегут мурашки.

– В обычной ситуации я бы не стал тебе такое показывать, – говорит Коннорс. – Но в обычной ситуации ты бы и сидела сейчас наверху, а не вламывалась в полицейские архивы. Так что будем считать, что мы уже вышли за рамки стандартных процедур, да, Марго? – Я не отвечаю. Он вздыхает. – Ну ладно. Готова?

Нет. Никогда не буду готова. Но я проглатываю ком в горле и расправляю плечи.

– Да.

Он тянет дверцу на себя. Из ящика со скрежетом выезжает тележка.

Первую секунду я вижу только белизну. Ее накрыли простыней. Уже хорошо. Но на простыне расползаются пятна – черные, как на столе. Внутри у меня все переворачивается. Пятна проступают в том месте, где у нее должны быть глаза.

– Что… – начинаю я. Это все, что мне удается выдавить, но Коннорс понимает, что я хотела спросить.

– Ее глаза? Без понятия, – говорит он. – И коронер тоже.

Он тянется к краю простыни, но я успеваю первая. Это то немногое, что я могу для нее сделать. Когда я стягиваю простыню с ее головы, моя рука дрожит, но Коннорс тактично помалкивает.

В нос ударяет запах дыма. Перед глазами снова встает огонь, и я часто моргаю, чтобы прогнать морок и сфокусироваться на том, что вижу. Гладкие темные волосы с проседью. Совсем как у меня. Я с трудом удерживаюсь, чтобы не накрутить на палец прядь, как иногда делает мама с моими волосами. Я делаю глубокий вдох. Сглатываю холод. Я здесь. Нас здесь двое. И я жива.

Я тяну простыню дальше, открывая лицо. Роняю ткань и отшатываюсь. Во рту становится сухо и горько, к горлу подступает желчь.

Ее глаза широко открыты. Но с ними что-то не так. Белки почернели, створожились, и на ресницах подсыхает корочкой темная липкая жидкость. Пятна на простыне. Подтеки на столе. От этого.

– Что с ней? – хрипло выдавливаю я. Тела разлагаются не так, а даже если и так, с тех пор как мы ее нашли, прошло немногим больше суток. Ее глаза вытекают из глазниц, как густые черные слезы. Как такое возможно? От огня такого не бывает. – На шоссе она выглядела нормально.

– Да, – соглашается Коннорс. Он подбирает простыню и накрывает лицо девушки. Как будто так я смогу выбросить из головы увиденное. Я хрипло дышу. Предметы на краю поля зрения расплываются. Но я не могу отвернуться. Не могу, и все. Даже если я отвернусь, она никуда не денется. Она останется здесь навсегда, и что-то внутри нее будет гнить.

– Коронер тоже не смогла объяснить, – говорит Коннорс. – И это не единственная странность.

Он выкатывает тележку еще дальше. Теперь между нами распростерто все ее тело, и он нетвердой рукой откидывает простыню с ног. Бледные ступни, выступающие тонкие вены. А выше, на левой голени, – целая сетка белых линий, напоминающих шрамы. Они сплетаются в причудливый узор и закручиваются в спирали, а те образуют новые, перевитые между собой спирали, которые отчетливо выделяются на блестящей обожженной коже.

В этом месте ее коснулся огонь. Когда ее вытащили с поля, и на ее платье, на ее кожу попала искра.

Ее глаза, эти отметины – человеческое тело устроено не так. Не только мое. Любое тело. Но я не знаю, как это объяснить, и не знаю, что с этим делать.

– Видела когда-нибудь что-то подобное? – спрашивает Коннорс. Так, словно я должна ответить «да», словно у меня может быть объяснение. Словно мне уже приходилось стоять над трупом и сравнивать его с собой.

– Нет, конечно. А вы? – спрашиваю я. Он мотает головой, но не двигается с места, а я больше не могу это вынести. – Можете… можно ее убрать, пожалуйста?

Несколько невыносимо долгих и мучительных секунд он медлит, но затем задвигает металлическую тележку в ячейку и закрывает дверцу. Замок щелкает. Я тихонько выдыхаю.

– Ты, может, и не видела, – говорит он, – но вот твоя бабушка может что-то об этом знать.

Это становится последней каплей. Я зажмуриваюсь.

– Я не понимаю, чего вы от меня хотите, – говорю я ему. А потом, поскольку я не знаю, как еще попросить его снять с меня эту ношу, добавляю: – Я не понимаю, чего вы ждете.

– Ты ведь читала отчет, – говорит он. – Твоя бабушка сказала, что Кэтрин сбежала, но даже не пыталась ее искать. Почему? Что такого ей