до отчаяния. Он запирался целыми днями в своей комнате, плакал, ходил взад и вперед, ломал перья, повторяя и напевая по сотне раз один и тот же такт, записывая его и столько же раз вычеркивая, и на другой день вновь принимался за то же самое, с такой же отчаянной и мелочной настойчивостью. Он по шесть недель просиживал над одной страницей, а кончалось тем, что писал ее так, как набросал ее с первого раза»...[148]

Как эти строки удивительно рисуют процесс работы взыскательного художника, с бесконечным напряжением бережно шлифующего те бриллианты, которые точно сами собой, внезапно «находились» в сокровищнице его души! И как эта легкость первого вдохновения, и эти искания, мучения, нерешительности, сомнения, а затем и щепетильная настойчивость и суровая разборчивость в придании окончательной безупречной формы созданному этим вдохновением характерны для Шопена!

Итак, летом 1839 года в Ногане все много работали, взрослые и дети. Но вскоре Жорж Санд убедилась, как, впрочем, уже и прошлым летом, что одной ей никак не справиться с образованием и воспитанием детей. Тем более, что, как мы уже говорили, Соланж, отличаясь редким умом и способностями, доводила мать до отчаяния своей ленью и упрямством. Это так утомляло и расстраивало Жорж Санд, что она сама делалась совершенно неспособной работать, а между тем, работать приходилось особенно упорно ввиду все возраставших расходов и запутавшихся дел по управлению ее движимым и недвижимым имением. Она пишет M-me Марлиани 20-го августа:[149]

«Дорогая моя, вот записка Шопена к г. Плейелю, она написана уже три дня тому назад, но я была не в состоянии написать вам трех строк, до того я угнетена работой и страданием. Моя прежняя болезнь печени вернулась, или, по крайней мере, сильнейшая боль в чреве (как я говорю). Если вы приедете, я расскажу вам также обо всех моих денежных потерях, и вы увидите, что я должна вести жизнь вола, – к великому вреду для моего здоровья».

Тогда Жорж Санд решила на зиму все-таки переехать в Париж и пригласить к детям преподавателей. Шопен тоже должен был вернуться осенью в Париж, так как главным образом добывал средства к жизни уроками музыки, даваемыми разным, более или менее аристократическим ученицам и ученикам.

Между тем, он свою прежнюю квартиру сдал, да и у Жорж Санд не было постоянной квартиры в Париже, и в последние годы, наезжая туда, она, как мы знаем, останавливалась либо в гостинице, либо у г-жи Марлиани, у Дидье и т. д. И вот все письма Шопена к Фонтане этого лета 1839 г. полны указаний и просьб относительно приискания двух квартир – одной для него самого, а другой для «Мадам Санд» или для «Жоржа», и точнейших указаний о количестве комнат для нее, расположения их, о том, чтобы поблизости не было ни кузницы, ни какого другого ремесленного заведения с шумом и дымом, чтобы это был по возможности отдельный домик или флигель, стоящий во дворе. Указывает Шопен даже и то, какого цвета должны быть по возможности обои, что полы должны быть паркетные, и т. д., причем в одном из писем прибавляет, что уже писал и Гжимале об этом «касающемся меня деле, – ибо это все равно, как если бы касалось меня». Другой раз он пишет Фонтане, что тот так удачно нашел квартиру для него, Шопена, что теперь он к нему направил и «швейцара из дома Жоржа» (Hôtel de Narbonne, принадлежавшего ей, на rue de la Harpe[150]), чтобы они вместе сговорились, что и как искать для нее. Наконец, совместными усилиями Гжималы, Араго и Фонтаны были найдены две квартиры: для Шопена на rue Tronchet, №5, а другая для Жорж Санд, на rue Pigalle, № 16, состоявшая из двух павильонов, отделявшихся от улицы довольно большим, хорошеньким садом. И Шопен пишет Фонтане, очевидно, считая, что сообщает ему «верх приятности»: «Мы просим тебя немедленно взять эту квартиру. Она же считает тебя самым моим логическим и лучшим другом».

Из напечатанной «Корреспонденции» Жорж Санд можно, пожалуй, вывести заключение, будто она поселилась на rue Pigalle лишь в январе 1840 г., так как там помещено ее письмо от 1 января этого года, где она пишет Гюставу Папэ, что «наконец устроилась после долгих хлопот с обойщиками», и т. д. Но, во-первых, это просто ошибка, т. к. это письмо не от 1 января 1840, а от 1 ноября 1839 г., а во-вторых, Жорж Санд вместе с Шопеном уехала из Ногана еще в октябре, и хотя несколько дней должна была прожить в неустроенной квартире или провести их в квартире Шопена, тем не менее, именно в октябре она переехала на свою новую квартиру.

Шопен пишет Фонтане в первых числах октября:

Понедельник.

«Дорогой друг, через пять-шесть дней я буду в Париже. Поторопи все, что можно, или, по крайней мере, пусть я найду хоть комнаты уже оклеенными обоями и готовую постель. Я ускорил свой приезд, так как присутствие Жорж Санд в Париже необходимо из-за ее пьесы.[151] Но это пусть останется между нами. Мы назначили наш отъезд на послезавтра... так что мы с тобой увидимся в среду или четверг... Ты просто неоцененный. Возьми на улице Пигаль оба дома, не спрашивая никого. Торопись. Если за то, что ты наймешь оба дома, ты добьешься уменьшения цены, то это хорошо, а если нет, возьми их и за две тысячи пятьсот франков. До отъезда я еще напишу тебе»...

Во вторник 8 октября Шопен опять пишет ему же:

«Послезавтра, в четверг, в 5 часов утра мы выезжаем. И в пятницу, в 3 или 4, а наверное, уже в 5 ч. я буду на улице Тронше»…

В неизданном письме от 8 октября к Марлиани Жорж Санд в свою очередь пишет:

«Добрая милочка, я выезжаю послезавтра утром, в четверг, и если ничто нам не помешает, буду в Париже (ночевать послезавтра мы будем в Орлеане), – в пятницу между 4-мя и 5, 6, 7, 8, 9 или 10-ю часами, смотря по тому, как скоро повезет почта, но, наверное, как можно раньше»...

Очевидно, эти два письма не только написаны и отправлены одновременно, но, вероятно, даже авторы их писали за одним столом и вслух сообщали друг другу, как они редактировали свои письма. Очевидно также, что Жорж Санд приехала в Париж одновременно с Шопеном – 11 октября. В свою же