положением больного, и смертельного беспокойства за него», у нее самой от сырости сделался сильнейший ревматизм.[131]

Наконец наступила вновь хорошая погода и, прождав еще две недели ветра, благоприятного для спокойного путешествия главных майоркских пассажиров – свиней, наши измученные ожиданием путешественники выехали в Барселону на том самом «El Mallorquin», который в ноябре привез их на Майорку.

«Я покидала шартрезу со смесью радости и горести. Одна с детьми я бы охотно прожила здесь два-три года»...[132]

Переезд был мучителен для Шопена и тяжел для болевшей за него душою Жорж Санд. Уже переезд от Вальдемозы до пальмской гавани, по ужасным дорогам, в невозможно тряском экипаже совершенно утомил больного, и по прибытии в Пальму у него пошла кровь горлом. А тут еще пришлось всю ночь дышать воздухом, отравленным целыми сотнями свиней, слышать их отвратительные голоса и не менее отвратительный крик и удары бича капитана и его помощников, которые этим упрощенным способом лечили бедных животных, страдавших от морской болезни, и не позволяли им ложиться, – что для свиней равносильно смерти в данном случае. Каюта была неудобная, да в довершение всего капитан имел жестокость потребовать, чтобы больной занял самую дурную койку, дабы «ее не так жалко было сжечь впоследствии».

По приезде в Барселону у Шопена возобновилось такое сильное горловое кровотечение, что кровь выносили целыми тазами. Едва прибыв на Барселонский рейд, Жорж Санд поспешила написать записку командиру французского стационера «Меллеагр», в которой изобразила тяжелое положение больного. Командир «Меллеагра» немедленно приехал на своей шлюпке на пароход вместе с французским консулом, принял живейшее участие в судьбе бедных соотечественников и тотчас перевез Шопена и его спутников на французское военное судно, а там все окружили больного всевозможными заботами и попечениями. Французский доктор вскоре сумел остановить кровотечение и, как только больной немножко оправился, его перевезли в экипаже консула сначала в отель, где путешественники прожили неделю, а затем и на пристань, и наконец, опять-таки на том же «Phénicien», на котором выехали из Марселя, отправились в Марсель.

15-го февраля Жорж Санд пишет г-же Марлиани:

Барселона:

«Вот я и в Барселоне. Дай Бог поскорее отсюда выбраться и никогда более ногой не ступать в Испанию. Эта страна ни в каком отношении мне не годится, и я скажу вам, что я о ней думаю, когда мы будем вне ее, как говорит Лафонтен».[133]

В Марселе Жорж Санд обратилась к своему старому знакомому, знаменитому доктору Ковьеру, который тотчас взял лечение Шопена в свои умелые руки. Он нашел болезнь очень серьезной, хотя обещал ему вскоре поставить его на ноги, и даже надеялся, что с большими предосторожностями он может долго прожить, но сразу сказал, что ранее наступления лета не отпустит его на север. Вследствие этого Жорж Санд с семьей и поселилась в Марселе на всю весну.

26 февраля 1839 г. Марсель.

Наконец, дорогая, я во Франции!.. Еще месяц, и мы бы с Шопеном умерли в Испании: он – от тоски и отвращения, я – от гнева и негодования. Они поразили меня в самое чувствительное место моего сердца, они булавочными уколами на моих глазах ранили больное существо. Никогда я им не прощу этого и, если я буду писать о них, то желчью.

Но я должна сообщить вам о своем больном, так как знаю, добрая сестра, что вы столько же интересуетесь им, как и я. Ему гораздо, гораздо лучше. Он перенес 36-часовую дорогу очень хорошо, точно так же, как и переезд через Лионский залив, который, впрочем, был, за исключением нескольких порывов ветра, очень счастливым. Он больше не харкает кровью, хорошо спит, кашляет мало, а главное – он во Франции. Он может спать в постели, которую из-за этого не сожгут. Никто не отстраняется, когда он протягивает руку. За ним будет хороший уход, и имеются все медицинские средства...

Мы решили провести март в Марселе, ибо это месяц капризный и переменчивый везде, а покой теперь – самая желательная вещь для нашего больного. Надеюсь, что в апреле он будет здоров и в состоянии ехать, куда заблагорассудится ему. Тогда я узнаю его желание и отвезу его в Париж, если он захочет этого. Мне кажется, что, в сущности, это место, которое он больше всего любит. Но я не позволю ему туда вернуться прежде, чем он вполне поправится».[134]

Сначала Жорж Санд хотела переехать с Шопеном и семьей на дачу в окрестностях Марселя, но после тщетных поисков дачи и также после нескольких переездов из гостиницы в гостиницу они окончательно поселились в Hôtel de Beauvau, куда Шопен и просил адресовать ему письма. Жорж Санд же всем своим друзьям дала адрес доктора Ковьера: rue de Rome, 70.

Город мало нравился как ей, так и Шопену благодаря своей усиленно-коммерческой физиономии.

«Когда я высовываю нос в окно, выходящее на улицу или на гавань», – говорит Жорж Санд в письме к M-me Марлиани от 22 апреля, – «то я чувствую, что обращаюсь в сахарную голову, ящик с мылом или фунт свечей. К счастью, Шопен своим роялем рассеивает скуку и возвращает поэзию в наше жилище».

Последние строчки, как водится, выпущены из «Корреспонденции», как и нижеследующий абзац и весь конец письма, в котором Жорж Санд говорит, между прочим:

«Я не знаю № д-ра Гобера[135] и посылаю вам письмо для него.

Ответьте, что я должна делать с M-me д’Агу. Если я ей не напишу, то она вас обвинит, что вы меня с ней поссорили. Не надо, чтобы она вас считала злой. Мы-то с вами не таковы...[136]

Прощайте еще раз, дорогая милочка, обнимаю вас 1000 раз. Я вас люблю, и Шопен тоже».

Квартира их была также не из удобных: всякий раз, как дул мистраль, им приходилось от отчаянных сквозняков баррикадироваться среди комнат ширмами, но все-таки пребывание в Марселе было скорее приятным.

Одно только было неприятно: о нем узнали многие из марсельских жителей, особенно второстепенные музыканты и писатели, и потому и Шопена, и Жорж Санд страшно беспокоили посетители. Оба они принуждены были всеми силами отбиваться от непрошенных визитеров, чтобы работать.[137]

Мягкий климат и постоянное солнце скоро почти вылечили Шопена. Доктор Ковьер был симпатичным собеседником и преданным другом их обоих, а вскоре сделался и ревностным почитателем Пьера Леру, что окончательно сблизило его с Жорж Санд.

В апреле Шопен настолько уже