Всю дорогу она вспоминала общих кишиневских знакомых, про всех спрашивала и, не дослушав, громко хохотала. Смех у нее был заразительный, хотя понять, почему она смеется, было трудно.

– Еще немного, – приговаривала она, ведя нас за собой переулками. – Увидите, что происходит в столичном искусстве!

В столичном искусстве происходило следующее. На кухне сидели четверо мрачных бородачей и пили водку. Посреди стола на открытой шахматной доске лежал похожий на мышь огрызок сервелата с длинным веревочным хвостом. Увидев нас с бутылкой водки в руках, художники охотно потеснились и продолжали беседовать о своем.

– Ну и что Шемякин? – говорил рыжий бородач в расстегнутой на груди косоворотке. – Оформитель он еще туда-сюда, но как художник – декоративен. Я бы на его месте… – Он надолго задумался, и мы так и не узнали, что бы он сделал на месте Шемякина.

Воспользовавшись паузой, Алена нас представила. Хозяина квартиры, самого старшего из бородачей, звали Мишей, но все сидящие за столом называли его Мусей. Мы тоже стали его так называть. В прихожей висела его живопись – огромные, заполненные ровным цветом полотна. Первое полотно было серым, другое – зеленым, третье – желтым. Выпив водки и закусив водянистым огурцом, Муся обратился к нам:

– Хотите, покажу вам новое?

Мы встали, Муся повел нас за собой. По дороге его отвлек телефонный звонок. Извинившись, он остался разговаривать. Мы вошли вслед за Аленой в мастерскую художника. Это была прекрасная квадратная комната с высоким потолком и нарядной хрустальной люстрой. Только вот работ в ней оказалось немного. В углу стояли пять-шесть необрамленных работ, и одно большое серое полотно висело на стене. Алена отступила на несколько шагов к двери:

– Русский авангард! Все-таки пробили окно в Европу!

Я старательно прищурилась, оценивая семантику. Картина действительно напоминала пробитое в стене окно, но оттого ли, что света в комнате было поболее, в этом окне проглядывали какие-то смутные тени, подобие людей. Я не знала, хорошо это или плохо, что они там проглядывают, и на всякий случай помалкивала. Молчал и Витя. Потом мы одновременно перевели взгляд в угол. Необрамленные холсты явно были за что-то наказаны. Алена не собиралась их показывать, но Витя уже поднял один из них за краешек и развернул лицом к нам. Картина оказалась симпатичным деревенским пейзажем. Речка, мостик, розовая от закатного солнца вода.

Муся вернулся, на его одутловатых щеках горел румянец:

– Сейчас привезут Перьева, а у меня только два рубля! – воскликнул он трагически.

Мы не знали, кто такой Перьев и откуда его привезут. Витя дал Мусе червонец, и тот опять ушел.

– Вы про Перьева не знаете! – изумилась Алена. – Ну, вы совсем там от жизни отстали, в вашенских провинциях! Главный художник современности!

Она пошла к зеркалу краситься, а мы вернулись на кухню и стали ждать.

Водка кончилась, и бородачи устало молчали. Им это явно было не в тягость, мне же хотелось общения.

– Откуда его везут? С дачи? – спросила я с видом человека неслучайного.

Бородачи изумленно уставились на меня.

– Из сумасшедшего дома! – ответил рыжий.

Перьев оказался тихим мужичком в длинном, похожем на шинель пальто, которое он наотрез отказался снимать, не исключено, что под ним у него ничего не было. Сидя в углу у окна, он зорко из-под густых бровей по очередности долго нас разглядывал.

Женщина, которая его привезла, была высокой восточного типа знойной красавицей. Звали ее Артемидой, с шеи свисал железный крест на веревке. Она достала из портфеля какие-то бумаги и мы их подписали, потом усадила нас за стол и налила по портвейну. Я с запоздалым любопытством поинтересовалась, что мы такое подписывали.

– Письмо в ООН, – сказала она и, стрельнув глазами, спросила: – Хочешь передумать?

Я не хотела передумать. Я бы не посмела.

– Правильно делаешь, это в защиту… – она кивнула головой на Перьева, и тот улыбнулся. Зубы у него росли через один. Один был, другого рядом не было.

Потом Артемида налила по второй. Все выпили, кроме Перьева. Рыжий бородач сказал:

– Благодать пробирает!

Он поежился и посмотрел на Перьева.

– Ты чего не пьешь?

Перьев засыпал в рот горсть таблеток и стал медленно жевать, потом запил портвейном. Этот коктейль, наверное, свалил бы хорошую лошадь, но на Перьева он практически никак не подействовал. Он просто шире улыбнулся и быстро что-то зачертил большим пальцем на подоконнике. В густом слое пыли прорисовывался портрет. Это, без сомнения, был Витин профиль: нос с горбинкой, треугольный глаз с характерным ниспадающим веком.

Бородачи за столом уважительно покивали головами.

– Сейчас принесу фотоаппарат! – сказал Муся, но Перьев, как бы ни слыша, уже стирал рисунок ребром ладони.

– А он уже все сфотографировал, – сказала за него Артемида.

Потом мы еще пили, и Муся излагал нам свою теорию искусства. Предметная живопись отжила свой век. Алена кивала, говорила нам: вот видите… Артемида наливала по новой, произносила грузинские тосты.

Я не помню, как мы приехали и на чем. Не исключено, что нас привезла Артемида. Наутро у нас было чудовищное похмелье, и мы пообещали друг другу, что больше ни с кем не будем знакомиться.

Мы ждали ответа на посланное в Нью-Йорк письмо. Его все не было. Потом вместо него однажды пришла Мария. Она сказала с порога:

– Я из Америки от Андрея. Меня зовут Мария, и я говорю по-русски.

У нее были прозрачные глаза, на плечах лежали кудряшки, которыми она очаровательно потряхивала. В Питере она была в первый раз. Она обожала Россию и русскую литературу. Особенно Мария любила Достоевского и роман «Доктор Живаго». Таисья принесла ей тарелку с хековым супом и столовый прибор. Вера недоуменно потеснилась. За ужином Мария рассказывала про свою семью. Это был очень драматичный рассказ. Ее бабушка покончила жизнь самоубийством, потом покончила самоубийством ее мама. У них была очень дисфункциональная семья. Ее папа потерял на бирже много денег. Потом Мария немного поплакала, вспоминая детство. Потом слегка помечтала вслух. Мечты ее были вполне конкретными. Она хотела иметь заботливого мужа и трех детей, желательно мальчиков. Мы пили чай с лимоном, когда Мария, выйдя из комнаты и вернувшись, сказала, что ей нужно вернуться в гостиницу.

– У меня началась менструация! У вас, наверное, нет тампонов? – спросила она у Веры.

Вера отставила в сторону стакан с чаем. Я испугалась за Марию.

– Я пришлю вам из Америки! Это очень удобно! – объяснила она Вере.

Витя предложил проводить гостью:

– Здесь пешком до гостиницы двадцать минут..

– Я хочу такси! – ответила Мария и потрясла кудряшками.

Когда они вышли за дверь, Вера заходила по комнате: