— Отчего же? Люблю. Любовь ведь не зависит от равновесия, она или есть, или нет. Я люблю его, он любит вас. Но я знаю о нем больше, чем вы. Я знаю, с кем живу. Вернее, жила.

— Успокойтесь, Марина, ваша любовь останется с вами. Я не люблю Антона.

— Да неужели? Судя по вашему выражению лица на фотографиях, я бы этого не утверждала. Вы сами-то себя видели? Не обманывайте себя, Ника.

— Я себя не обманываю, Марина. И мне стыдно об этом вспоминать. Потому что я сама свою счастливую жизнь разрушила. И сейчас мне еще больше стыдно. Если все это правда, что вы рассказали… Слушайте, а почему я вам должна верить, а? Законный вопрос, вы не находите?

— Что ж, не верьте. Это уже ваше дело. Нет, я понимаю, конечно, как вам досадно и неприятно, но все это правда, Ника. И я посчитала своим долгом честно вас предупредить. Тем более мне уже все равно, и я знаю, что рано или поздно Антон меня бросит. Я к этому готова. Не к вам уйдет, так к другой, более перспективной. Правда, в этом случае коэффициент полезного действия будет не тот. Во флаконе может оказаться один шампунь, без кондиционера. А кстати, забыла спросить! Кто такая Тома?

— Кто? Тома? — вздрогнула и напряглась Ника. — А почему вы спросили?

— Да Антон звонил несколько раз какой-то Томе, я видела исходящие вызовы в его телефоне. И она ему тоже звонила… И разговаривали они подолгу. Вы ее знаете, да?

— Тома — это наша с Антоном одноклассница. Она сейчас живет у меня… — задумчиво произнесла Ника, глядя в сторону.

— А, тогда понятно, — кивнула Марина. — Я бы на вашем месте поостереглась.

Продолжения фразы Ника уже не расслышала — заверещал мобильный в сумке. Ника нащупала его пальцами, вытащила и отозвалась в первую секунду машинально, потом распрямила спину, заговорила быстро:

— Да ты что? Все-таки есть большой риск? Ну что же, ты права, Лариса, надо действовать срочно. Да, я все поняла. Да, через двадцать минут буду. А пока ты вот что сделай, Ларис…

Дневные заботы требовали возврата в деловую жизнь, и потому Ника торопливо поднялась со стула и состроила на лице извиняющуюся гримасу для Марины — спасибо, мол, за внимание и потраченное на меня время, но я ужасно спешу…

Марина тоже улыбнулась на прощание. Вполне миролюбиво и немного грустно. Обернулась, долго смотрела Нике вслед… Потом прижала пальцы к уголкам глаз, прикрывая ладонями дрожащие губы — всего на несколько секунд. Нельзя было плакать — не время и не место. Жить надо, а не плакать. Как получалось, так и жить, в случившейся бедности, нелюбви и предательстве. Жизнь хитра и коварна, но ведь в любых обстоятельствах можно позволить себе чуточку благородства? Пусть, пусть эта женщина по имени Вероника знает, где правда, где ложь. Может, хоть она не обманется?

* * *

Ника возвращалась к себе в офис, думая примерно о том же: работать надо, а не изводить себя полученной информацией. Потому что можно с ума сойти, если все, что сказала Марина, — правда. Что Антон сам, своими руками устроил ей этот кошмар. Неужели действительно — правда?

Она несколько раз пыталась кликнуть его номер — абонент был недоступен. И на другой день пыталась, и на третий… Потом бросила это занятие, уже и неважно стало. Досада ушла, гнев остыл. Да и что теперь изменишь, если даже выяснится, что это правда?.. Ничего не изменишь. Сама виновата, что ж. Как та стрекоза из басни Крылова — все бы пела, это дело. Ах, любовь, ах, белая вьюга, дом мой укрой! Напелась, выходит? Теперь пойди попляши. Как бы сказала Маргарита Федоровна: придумала наивная Береника созвездие из волос, чтобы прикрыть банальную кражу.

Еще и Матвей измучил вопросами. Каждый день — один и тот же диалог, слово в слово.

— Мам, папа не звонил?

— Нет.

— А почему?

— Я тебе уже говорила — он занят.

— А когда он из командировки вернется?

— Я не знаю, Матвей.

— Да как ты не знаешь! Все ты знаешь, только мне ничего не говоришь! Я что, маленький, да? Маленький? Почему от меня надо что-то скрывать?

— Матвей… Я тебе еще раз повторяю: папа в командировке в Озерске. Больше ничего не могу сказать.

— Ну ладно, пусть в Озерске. Тогда давай к нему сами поедем в выходной. Он рад будет, вот увидишь! Он тоже скучает, я знаю! Поедем, мам?

— Нет, сынок, никуда мы с тобой не поедем.

— Почему?

— Потому. Во-первых, в субботу я буду работать, очень много проблем. А во-вторых… Во-вторых, папе надо побыть одному. Бывают в жизни моменты, когда человеку просто необходимо побыть одному, когда ему ни с кем общаться не хочется, понимаешь?

— Понимаю. Значит, вы все-таки поссорились и разъехались в разные стороны. Но ведь это вы между собой поссорились, и ссорьтесь на здоровье, сколько хотите. Я-то здесь при чем? Почему папа на мои звонки не отвечает? Почему мне ни разу не позвонил? Почему? Почему?

Ника не знала, что ему ответить, сидела с опущенной головой. Нет, можно было что-то придумать, но иссякли внутренние ресурсы для лживой фантазии. Хорошо бы Маргариту Федоровну на помощь призвать, но не хотелось лишний раз ее беспокоить, и без того ходила по дому грустной, задумчивой тенью. Свое переживание в себе носила — материнское.

— Мам, но вы же не разведетесь, да? — тем временем продолжал свой допрос Матвей, не понимая его жестокости в силу присущего переходному возрасту эгоизма, — вы же не такие, как все, правда? У нас в школе у большинства пацанов и девчонок родители в разводе, а я как-то не думал об этом никогда. Не боялся, что и меня может коснуться. Я тебя очень прошу, мам, пожалуйста. Не разводитесь, а? Если папа тебя чем обидел, ты ему прости. Это же так просто, мам. А если ты его обидела, то первая прощения попроси. Ты же умная, правда?

В голосе сына было столько отчаяния и мольбы, что Ника едва сдерживала слезы. Если бы сказала хоть слово — точно бы расплакалась. Да и что она могла сказать? Я вовсе не умная, сынок? Я самая глупая женщина на свете? Женщина, посмевшая оглянуться на свою обиженную любовь? Только глупая женщина оглядывается и делает ошибки, а умная — никогда?

— Мам, ну чего ты молчишь? Мам?.. Я даже не знаю, что тебе еще сказать, как попросить. Ну хочешь, я футбольную школу брошу? Хочешь? Все для тебя, пожалуйста. Только папу верни.

А вот это уже был удар ниже пояса — к счастью, Матвей этого не понимал. Ребенок приносит на жертвенный алтарь самое дорогое, что у него есть. Каково это слушать матери, и без того утопающей в чувстве вины? Слушать и молчать — сказать-то в ответ нечего. Не объяснять же парню, что даже такая жертва окажется бесполезной.

Говорят, человека вовремя спасает инстинкт самосохранения, срабатывает в организме нужный тумблер, и собственное чувство вины, достигшее предельного значения, будто бы способно переродиться в ответное обвинение. Наверное, с Никой в этот момент именно это и случилось — вдруг вспомнила со злостью про Томку, да так, что задохнулась от нахлынувшей ярости, — как, как Томка посмела? За что? За проявленную к ней доброту и участие? Да как она могла вообще подойти к Севе со своей подлой информацией про Матвея! Кто ее просил! Зачем?!