Катрин зажмурилась. Сколько раз он это уже проделывал, с горечью думала она, видно же по отточенному движению.

– Открой глаза! – внезапно потребовал Курт Конрад. Голос у него был хриплый и отчужденный.

Катрин увидела его стоящим перед ней вплотную и испугалась. Она хотела заплакать и позвать на помощь, но не смогла издать ни звука. В отчаянии она опустила голову – так, что ее рыжие волосы упали вперед. Сквозь их рыжую завесу она заметила рядом с убитой птицей на земле гнездо с тремя разбитыми яйцами. Значит, Курт Конрад взобрался на дерево, разорил гнездо, ранил и связал птицу-мать, разбил у нее на глазах яйца и только после этого затеял жестокую забаву с веревкой.

Перед лицом содеянного ужаса Катрин снова обрела дар речи.

– Ты злой и дурной человек, Курт Конрад, – с расстановкой сказала она. – Убитая птица, может, попадет в рай, и там ей будет хорошо. Тебя же следовало бы посадить на дерево и созвать всех птиц острова Инсу-Пу, чтобы они клевали тебя своими клювиками до тех пор, пока ты не поймешь, каково это – подвергаться пыткам.

– Чепуха, – сказал Курт Конрад. – Никто меня на дерево не посадит. А что я делаю со своей охотничьей добычей, тебя не касается. И никого другого не касается! Это мое личное дело!

– Скажи уж сразу: «Мое личное удовольствие»!

Он посмотрел на Катрин, сощурив глаза, и угрожающе повторил:

– Никого не касается! Поклянись мне, что ты не скажешь остальным!

– А если не поклянусь? – Катрин молниеносно вывернулась и хотела убежать.

– Стоять! – Курт Конрад догнал ее в три прыжка и снова заломил ей руку за спину. Было больно. – Ну? – настаивал он. – Клянешься? Считаю до трех. Раз…

Катрин тряслась от страха.

– А что ты мне сделаешь, если я не поклянусь?

– Сама увидишь. Два…

Он нагнулся, не выпуская ее, пригнул и ее вниз и свободной рукой поднял с земли стрелу и лук.

Не может быть! Катрин почувствовала, как у нее потемнело в глазах и закружилась голова. Неужто он выстрелит?

– Три.

– Нет, – пронзительно крикнула Катрин, – нет, пожалуйста, не надо, Курт Конрад! Я поклянусь во всем, что ты хочешь, но… но… – она всхлипнула, – но пощади мою юную кровь!

Курт Конрад опустил лук и стрелу и удивленно уставился на нее.

– Откуда ты это взяла? – спросил он.

– Из «Белоснежки». Когда охотник привел Белоснежку в лес и потом должен был принести злой королеве ее сердце, тут она и взмолилась: «Добрый охотник, оставь меня в живых, пощади мою юную кровь».

Ее душили слезы. О чем она плакала, она и сама точно не знала: о Курте Конраде, о злой королеве, о Катрин-Белоснежке, о мертвой птице на земле или о том, что сама оказалась слишком трусливой, чтобы принять смерть.

Курт Конрад попытался заглянуть ей в лицо и вдруг опустил глаза. Ему стало стыдно.

– Повторяй за мной, – пробормотал он. – Клянусь…

– Клянусь…

– …моей честью…

– …моей честью…

– …и всем, что для меня свято…

– …и всем…

– Что, к примеру, для тебя свято? – перебил Курт Конрад лепечущую Катрин.

– Я не знаю, – сказала измученная девочка. – Моей чести уже достаточно.

– Ну ладно, – продолжил он. – …Что обо всем, что здесь произошло, ничего никому не скажу, ни единого слова…

– …что обо всем, что здесь произошло, ничего никому не скажу, ни единого слова, – послушно повторяла Катрин.

– А именно: ни о птице, ни о том, что я тебя здесь удерживал, – добавил Курт Конрад и наконец-то выпустил ее заломленную руку.

Девочка кивнула. Ей вдруг стало все безразлично. Внутри она была опустошена и лишена всякого чувства. Если бы он сейчас снова начал считать до трех, подумала Катрин, я бы дала ему досчитать до конца – и пусть бы делал что хочет.

– Тебе плохо? – спросил Курт Конрад и нагнулся к ней. Катрин, сама того не заметив, сползала вниз на подкосившихся ногах. – Погоди… – Он поднял ее на руки и понес к Репикуре, продираясь сквозь заросли камыша.

Катрин пыталась протестовать, но чувствовала себя слишком слабой, чтобы всерьез сопротивляться. Курт Конрад осторожно уложил ее на берег, зачерпнул пригоршню воды из речки и смочил ей лоб.

– Спасибо, – сказала Катрин и села.

– Тебе уже лучше?

– Да. – Катрин подняла на него глаза.

Она ошибалась или действительно в жестких глазах Курта Конрада промелькнуло выражение заботы? Казалось почти невероятным, что этот жестокий мальчик вообще мог быть способен к душевному движению; и тем не менее Катрин была уверена, что на минуту увидела в его лице нечто вроде сочувствия. Даже голос его звучал не так, как обычно.

– Ну, значит, ты в порядке, – сказал Курт Конрад обычным тоном и встал.

Она устало поднялась на ноги и, больше не удостоив мальчика ни единым взглядом, побрела через Репикуру на другой берег, чтобы взять свои башмаки и рюкзак с ягодой.

Курт Конрад смотрел ей вслед: ему было не по себе. Хотя он сломил Катрин, она поклялась, как он от нее требовал, но что-то эта победа его не радовала. Для почти четырнадцатилетнего мальчика не составляло труда припугнуть младшую девочку приемом джиу-джитсу и заставить ее сделать все, что он прикажет. Он вел себя как дикий и подлый разбойничий главарь.

Досадуя на самого себя, он поднял птицу и сунул ее в свою охотничью сумку, сшитую из козьей шкуры.

«В конце концов, у меня не было выбора, – оправдывался он перед собой. – Если я хочу со временем воплотить мои большие планы на Инсу-Пу, я не могу допустить, чтобы Катрин выдала меня остальным. Они меня не любят, но признают мое превосходство и уважают меня. Если они теперь узнают, что я делал с птицей и что я заломил руку девочке, то мне никогда не добиться того, о чем я мечтаю с момента нашего прибытия на остров!»

Он двинулся в сторону лагеря. Дети уже сидели за обедом. Катрин среди них не было. Когда Оливер спросил, где она, Лина ответила, что та лежит на своем топчане в доме и что она явно не в порядке. Доктор Штефан тут же подхватил под мышку ящик с красным крестом и скрылся в вилле. Через некоторое время он вернулся с растерянным видом. Хотя он и обнаружил у нее на руках и ногах несколько незначительных царапин, но странное состояние Катрин нельзя было объяснить этими пустяками.

– Должно быть, это нервы, – сказал Штефан Оливеру.

– Нервы? – удивился Томас. – Откуда у Катрин могут быть нервы?

Маленькая Клаудиа объяснила ему.

– Мой папа говорит, – возвестила она звонким голоском, – что если врач ничего не находит, то утверждает, что