О присяге на верность королю, думаю, меньше необходимости говорить, [ибо] часто используются свидетельства о том, как все епископы, герцоги и остальные князья, знатные воины, простые воины и даже все свободные люди, если они какое-либо значение имеют, королям в верности клянутся; но этому [королю] искренно и охотно надлежащую присягу все приносили. Подобным же образом на распоряжениях в курии – о том, кого король сделал майордомом, кого магистром постельничих, кого ловчим и кравчим, и назначил остальными официалами, – долго не следует останавливаться, так как о том я мог бы сказать кратко, что о более достойных и почтенных придворных, хотя бы у одного из его предшественников, не помню, чтобы я видел или читал.

В этом деле больше всего имел значение ум аугсбургского епископа Бруно и совет страсбургского епископа Вернера, а, кроме того, рыцаря Вернера, какового король долго знал как осторожного в рассуждениях, храброго на войне и который многократно вместе с ним подвергался испытаниям. Больше всех этих [людей] любимая супруга короля Гизела[355] пользовалась влиянием за благоразумие и суждение. Ее отец был герцог Швабии Герман[356], ее мать была Герберга, дочь Конрада, короля Бургундии, родственники которого вели происхождение от семьи Карла Великого[357]. Отчего один из наших[358] в книжке, которую он назвал Тетралог и [которая] потом королю Генриху III, когда он рождество Господне праздновал в городе Страсбурге, была преподнесена, среди других написал таким манером два стиха:

С такой знатностью и самой подобающей внешностью она совсем не была гордой: богобоязненная на службе Богу, усердная в молитвах и благодеяниях и в том, что она тайно делать могла, помня, что было сказано в Евангелии: «Не твори своего добра перед человеками»[359]. Она была проницательного ума, выдающегося мастерства, имела большую славу, не похвалу, но скромность любя; занималась женскими трудами, совсем не участвуя в пустом расточительстве, часто углубляясь в почетные и полезные дела; богатая поместьями, с величайшими достоинствами хозяйство вести умела. Это [вызвало] зависть у некоторых людей, которые умеют покрывать сажей всех ниже и вышестоящих, что на несколько дней послужило препятствием ее коронованию[360]. Впрочем, если ту ненависть справедливо или несправедливо она претерпела, не стоит до такой степени задерживаться на этом вопросе; все же стойкая скромность в женщине победила, и по совету и просьбе князей необходимое посвящение, как и следовало, она получила, сделавшись спутницей короля. Это о королеве между делом я кратко сказал, прервав рассказ о королевских деяниях, теперь же к ним возвращаюсь.

Перенеся перо к славным деяниям короля Конрада, следует сказать о некоторых из тех, которые он совершил в самый день своего посвящения, каковые, хотя кажутся мелочью, все же расцениваются как некое возвышенное таинство. Но, так как пишется история государства, которая дух читателя к новым делам, чем к красивым словам, станет привлекать, кажется более подходящим само дело целиком изучать, чем таинственные рассуждения кое-как без разбора обсуждать.

[В то время как вели] в самой процессии короля, перед ним предстали трое с отдельными жалобами. Один из них был крестьянин майнцской церкви, другой – сирота, и некая вдова. Когда король их дела начал выслушивать, некоторые из его князей отвлекали его от этого, говоря, чтобы он как-либо не задерживал свое посвящение и вовремя выслушал божественную службу. Повернувшись к епископам, как викарий Христа, он самым христианским образом отвечал: «Если мне суждено к правлению приступить, и твердому мужу никак того не отложить, что можно как подобает совершить; мне кажется правильным сделать то, что я должен, чем слушать от другого, о том, что делать надлежит. Помню, вами часто говорилось: не слушатели закона, но вершители будут оправданы[361]. Если же к посвящению, как вы говорите, следует торопиться, тем осторожнее в деле Божьем мои шаги надлежит мне утверждать, насколько я знаю приближение к трудному достоинству». Сказав это, он задержался на том месте, где прежде повстречались ему несчастные, твердыми шагами закона сотворил над ними суд. После того как оттуда немного он прошел, предстал перед ним некий [человек], сказав, что был изгнан из отечества без всякой вины, на что король, взяв его за руку, провел дальше всех собравшихся вокруг, до своего трона, и там причину несчастья одному из своих князей поручил тщательно [выяснить].

Счастливым представляется начало царствования, когда более стремятся к исполнению закона, чем к тому, чтобы, получив благословение, стать королем. В короле было больше стремления к состраданию, чем желания к посвящению; он шествовал по тропе справедливости[362], когда стремился к почестям королей. Он мог бы сказать вместе с псалмопевцем: «Стопа моя ступила на прямой путь»[363]. Через дело милости себя укрепил, прежде чем на судейский трон восходил. Опасался быть низвергнутым, если не станет справедлив в своем царственном величии. Достойно похвал было то, что среди новой радости, среди роскошного королевского служения, он мог услышать вопли бедных и положить конец их причинам. Не захотел тем пренебрегать, чем вскоре смог управлять. Отказался правосудие отложить, так как надлежало ему царить. Его благословение увеличилось вследствие почитания королей. Написано же: «Честь царя ценит справедливость»[364].