В отношении этих двоих, то есть, старшего Куно и младшего, долго совещалась остальная знать; и хотя старшего Куно в тайных помыслах и стремлении души за его мужество и справедливость почти все избрать желали бы, но все же вследствие могущества младшего каждый настроение своей души скрывал, чтобы они не рассорились из-за стремления к почести. Наконец же божественное провидение устроило так, что они сами договорились между собой о некоем условии, весьма подходящем в таком сомнительном деле: что если кого-нибудь из них предпочла бы бо́льшая часть народа, другой уступил бы ему без сопротивления.

Считаю, что было бы достойно сказать о том, какой речью старший Куно проявил свой ум, не потому что сам надеялся править, так как Божья воля уже сердцам князей вдохновение внушила, но чтобы поддержать дух младшего родственника, который был не менее взволнован в новых делах. Тогда это было высказано в его превосходнейшей речи:

«В благих делах подобающая радость не выступает неподобающим образом, не позволяет кому-либо быть неблагодарным за полученные благодеяния. И подобно тому, как в беде опасное малодушие ведет к худшему, так радость, выраженная как подобает, человека к лучшему приближает, и мало стоит счастливо добытый плод, который не утоляет умеренной радостью душу того, кто трудился. Таким образом, силой моего духа я чувствую, как возрастает большая радость, потому что из такого собрания всех равных согласие лишь нас двоих единодушно призрело, дабы один из двух остался в королевском сане. И мы не должны считать, что либо знатностью, либо богатствами превосходим близких нам людей, или, что кто-нибудь из нас заслужил столь почетное достоинство. Не следует возвышаться пустыми словами: наши предки предпочитали передавать свою славу больше делами, чем речами. Любому подобает довольствоваться общей жизнью среди равных. К чему бы ни были мы признаны до некоторой степени пригодными остальными людьми, за то воздадим хвалу творцу Господу. Поэтому, нам следует подумать о том, что если согласием других мы были признаны достойными такой чести, не показал бы частный и семейный раздор нас недостойными ее. Неразумно слишком злоупотреблять чужой властью вместо своей. Во время любого избрания никто не может судить о себе самом, но только о ком-то другом. Когда каждый станет судить о себе самом, сколько корольков, – не скажу, что королей, – мы увидим? Не в нашей власти было из многих ограничивать это достоинство между двумя. Стремление, рвение, единодушие франков, лотарингов, саксов, нориков, аламаннов, наилучшее желание, которое они имели, соединились в нас. Подобно тому, как от одного корня распространяются побеги, так мы принадлежим к одному дому, как связанные неразрывной семейной связью. Никто не предположил бы, что, связанные столь многими причинами, могут быть разорваны враждой.

Ибо если сверх этого от предоставляемой другими почести по какому-либо поводу мы откажемся, если из-за этого, напротив, начнем распрю, несомненно, что народ тогда захочет нас оставить и кого-нибудь третьего станет себе искать; и мы не только величайшей почести лишимся, но, что смертельно ненавистно всем добрым людям, попадем в молву как малодушные и завистливые, словно добродетели такой власти выдержать не можем, и один другому не захочет уступить чести, что, как я думаю, является нечестным между кровными родственниками. В то время как великая честь верховной власти вокруг нас обретается и так к нам приближается, что если мы захотим, она останется на одном из нас. Как мне представляется, если эта честь останется собранной в одном из нас, другой в дальнейшем не окажется определенным образом без причастия к этой же чести. Подобно тому, как на королевских родственников, хотя бы они все не являлись королями, некоторое заимствование чести проистекает, так и те, кому предписывалось и предназначалось прийти к власти, хотя бы они этого не достигли, все же не лишатся некоторого, вследствие этого рожденного почета, поскольку недостойные не допускались бы к высочайшему достоинству. Кроме того, если королевские родственники были почитаемы из-за королей, и когда в отношении нас все желают так, как если бы у нас было взаимное согласие мысли и, таким образом, один из двух, тот, кто возвысится, оценит другого. Кто был бы счастливее нас, если один будет царствовать, а другой царствующему управление государством по своей милости едва ли не один уступит? Потому будем осторожны, не предпочтем чужого близкому, неуверенности уверенности, чтобы этот день, до такой степени ставший веселым и довольно радостным из-за этого решения, не причинил бы нам несчастий на долгое время, если плод благоволения стольких людей между собой мы используем во зло. Для того чтобы этого не случилось, со своей стороны хочу сказать любимейшему из всех моих родственников о том, что к тебе чувствую. Если я узнаю, что душа народа тебя захочет, тебя пожелает в государи и короли, ни одной низкой мыслью эту благосклонность от тебя не отклоню, скорее сам тебя столь пламенно выберу среди прочих, сколь меня, я надеюсь, ты поблагодаришь перед ними. Если же Бог укажет на меня, я не сомневаюсь, что ты мне подобный же долг заплатишь».

На это младший Куно ответил, что это мнение им полностью будет принято, что он последует ему, самому дорогому родственнику, и если его призвала бы верховная власть, всем королевским свершениям в будущем хранить верность он, несомненно, пообещал. Среди этих слов старший Куно на глазах у многих немного наклонившись к родичу, поцеловал его, каковой поцелуй, как сразу стало заметно, был приятен каждому из них. Восприняв это как знак согласия, князья уселись, а множество народа стояло вокруг:

Архиепископ Майнцский, чье мнение прежде других следовало выслушать, спрошенный народом о том, что ему было видно, от переполнявших сердце чувств громким голосом прославил и избрал старшего по возрасту Куно в качестве своего господина и короля, а также правителя и защитника отечества. Этому мнению прочие архиепископы и остальные святых порядков мужи последовали без колебаний. Младший Куно, недолго посовещавшись с лотарингами и быстро вернувшись, с большой благожелательностью также избрал его господином и королем; король же, взмахнув рукой, приказал посадить его рядом с собой.

После этого все люди из остальных провинций эти же слова об избрании постоянно повторяли; поднялся народный шум, все единодушно в выборе короля князьям согласие дали, все старшего Куно желали, настаивали на этом; все правители сами, нисколько не колеблясь, поставили его над собой и достойнейшим королевской власти признали, и потребовали, чтобы никоим образом его коронация отложена не была. Вышеупомянутая императрица Кунигунда королевские инсигнии, которые император Генрих оставил, охотно принесла и, насколько ее пол пользовался авторитетом, к принятию власти его побуждала.

Верю, что для этого избрания не было недостатка благосклонности небесных сил, когда среди равных по могуществу мужей, столь многочисленных герцогов и маркграфов, без зависти, без разногласий был избран тот, кто хотя происхождением и доблестью, также как и личными достоинствами был никого не ниже, все же относительно государственных дел, по сравнению с такими важными мужами, одинакового количества бенефициев и власти не имел. Однако архиепископ Кельнский и герцог Фридрих вместе с некоторыми другими жителями Лотарингии [стояли] за дело младшего Куно, что, как говорила молва, конечно же, было побуждением врага мира, дьявола, к тому, чтобы они ушли мятежниками. Все же они вскоре вернулись к милости короля, – кроме тех, кого всеобщая участь смерти прежде упредила, – чтобы то, что он сам предложил, с благодарностью принять. И архиепископ Пильгрим как бы в искупление прежней вины добивался от короля, чтобы он позволил ему в церкви Кельна короновать королеву, о которой в следующих [главах] я скажу, теперь же возвращаюсь к королю.