Со всей любовью,

Энджи

Дорогой Виник-Краник,

Встала сегодня не с той ноги, бурчу как не знаю что. Весь день супилась, пока не поняла, в чем дело. Забыла поблагодарить дядьку наверху за то, что родилась в старых добрых США, за мамулю с папулей, за сестриц и особенно за тебя, Винк, великолепнейшего парня из всех, кого я знаю, – и моего собственного брата. Хорошенько себя отчитав, почувствовала, что дело идет на лад. Вапще же, друган, тут все статус-кво. С этим чертовым пайком бензина люди на станции едва появляются, один-двое в день, не больше, да и тратят понемногу. Приехал тут на днях пацан, осилил купить на никель, но Энджи твоя от широты души налила ему побольше.

Энджи ничего, держится, Винк, но ты пиши ей, когда можешь. Клянусь, эта деваха живет от письма до письма. Сражается в этой войне рядом с тобой, Винк, – и смело. Весь город вместе с тобой воюет. Видел бы ты малышню. Они собрали все под ноль, кроме мамулиной кухонной мойки, я не шучу, и папуля с мистером Русуски теперь служат в местной милиции, в касках, все как положено. У нас тут была учебная тревога на случай отключения электричества, и папуля так разволновался, что выскочил на заднюю лестницу да и свалился в кусты. Мамуля была на кухне, услышала, как он матерится по-польски, помчалась наружу и на него же сверху и сверзилась. Кончилось тем, что мы все с девчонками оказались в тех же кустах, ржали до колик. Кроме папулиной гордости ничто не пострадало. Хорошо еще, что тревога была учебная. Не знаю даже, что бы произошло при настоящей.

Фрици

25 декабря 1942 года

Здорово, банда,

С Рождеством вас – аж из самой Англии. Странно это, конечно, – быть в Рождество не дома. Столько всплывает воспоминаний, особенно сегодня. Я, конечно, кое-что понял за эти месяцы. Все ребята сегодня помалкивали, даже я, трепло. Нам включили прямую рождественскую трансляцию из Штатов, и здорово было послушать их голоса, особенно Фрэнсес Лэнгфорд[45]. А под конец, когда она спела «К Рождеству домой вернусь», многим пришлось выметаться из зала пулей, даже я. Британцы к нам относятся что надо. Прошлым вечером каждая семья позвала к себе по двое-трое из наших на рождественский вечер. Мне достались не католики, но отец семейства отвез меня и Крачека в соседний город на мессу, дождался окончания и доставил обратно в часть. Тут и впрямь навалом милых людей, но все равно не как дома. Верю, когда мы тут со всем разберемся, вернусь на следующий год и уж по-настоящему отмечу с вами Рождество.

Винке

1943 год

«Филлипс-66 Винка» стала не единственной станцией, по которой тяжко ударило нормирование бензина и резины. Люди теперь водили машины куда меньше, и автозаправки по всей стране закрывались одна за другой, каждый день. Сестры протянули дольше многих, но наконец и папуля с Фрици пришли к тому же выводу. С их выручками дороже выходило держать автозаправку открытой, а потому они решили к концу недели закрыться. В последний день работы станции шел снег. Погода снаружи – холодная, серая – более-менее совпадала с их внутренней. Сестры с грустью протирали стойки и снимали со стен фотографии. Софи упаковала все старые карты и открытки и унесла их в дом. Папуля говорил, что это все временно. Он был уверен, что после войны они сразу откроются и все вернется в свою колею. Но сестры сомневались, может ли все быть как прежде.

Содержать девичью автозаправку – тяжкий труд, но вот он завершился, и они осознали, как сильно им всего этого будет не хватать. Хоть и ненадолго, но они прославились из-за Фрици, а теперь всему конец.

Примерно к пяти они все доделали, снаружи стемнело. Девчонки отправились домой, а Фрици обошла здание, заперла все двери и в последний раз выключила свет. Дома сдала папуле ключи, а Гертруд сказала вслух то, о чем все думали про себя: – Ох, Фрици, интересно, случится ли нам еще такая потеха…

Пойнт-Клиэр, Алабама

Сьюки чувствовала, что с начала ее встреч с психиатром наметился некоторый прогресс. Наконец у нее стало получаться быть рядом с Ленор и не реагировать так сильно (например, она больше не желала ее удавить), но все равно видеть Ленор в новом свете – не как мать, а как совершенно чужого человека – было очень странно, и Сьюки терялась, как ей себя вести.

Время от времени она раздумывала, не сказать ли Ленор, что знает о своем удочерении. А если сказать, что из этого выйдет хорошего? Женщине восемьдесят восемь лет, и она явно не хотела, чтобы Сьюки узнала. И так старалась от нее это скрыть, а потому, если ей все выложить, она только расстроится. Да и вряд ли удастся теперь что-то исправить. Ущерб уже нанесен. Сьюки по-прежнему обижалась и злилась, но в то же время уже была Ленор благодарна. Если не считать попыток Ленор запихнуть ее куда ни попадя, семья у Сьюки была чудесная. Лучших отца и брата не пожелаешь. Она выросла в милом доме, и отказу ей точно ни в чем не было. И не удочери они ее, кто знает, чем бы дело кончилось? Какая-нибудь техасская семья взяла бы ее, выросла бы Сьюки на ранчо, и вот это прямо катастрофа. Она панически боялась лошадей. Или же вообще никто бы ее не удочерил, она осталась бы в приюте до совершеннолетия, а потом ее оттуда вытолкали бы на все четыре стороны. И, не вырасти она там, где довелось, – никогда бы не встретила Эрла Пула-мл. Была бы совершенно другим человеком, за совершенно другим супругом замужем и с совершенно другими детьми, – а то и вообще не замужем. Как подумаешь, насколько случайно все в ее жизни, так недолго и спятить.

Если б ее настоящая мать не оставила ее, она, может, выросла бы в Висконсине, говорила бы по-польски или, во всяком случае, с выговором янки. Может, даже играла бы на аккордеоне или, кто знает, стала бы монахиней. И, будь она тем, другим человеком, прошла б мимо себя теперешней по улице и, вероятно, не узнала бы себя. Сьюки предположила, что выглядела бы снаружи так же, но внутри была бы кем-то полностью иным. Была бы собой, но – абсолютно иной версией. Может, была бы, конечно, не такой нервной, – а может, и такой же. Вдруг ее нервы – совсем не из-за Ленор. Как тут понять, какая часть ее личности происходит от ДНК, а какая – результат воспитания. Она всегда считала, что рост и нос у нее от отца, а симмонзовская ступня – от Ленор, а теперь поди пойми, что откуда?

О боже. Только она собралась расслабиться и насладиться жизнью, как на тебе. Расслабишься тут, пожалуй, если в голове сплошные вопросы, круглосуточно.

Шли дни, а она все больше размышляла о своей настоящей матери. Как-то вечером после ужина она сказала Эрлу: