реку. По берегу пылит трактор, волочащий новенькую синюю бочку. Пыль взлетает за ним, повисая неопрятными бурыми клубами. На ходу подтягивает ветерком, разгоняя марево. И мне становится хорошо. Да так хорошо, что я, с сочувствием рассматриваю блуждающего за ходовой Саню с красным пожарным конусным ведром. Вид его безумен и жалок одновременно.

— Ты чего, Сань?

— Молочка попить.

— Сань бля, ты офигел…иди приляг где-нибудь, — я лениво пытаюсь его остановить, хотя что будет дальше мне интересно.

— Тсс, Алик, — он с таинственным видом шлепает к капитанскому имуществу и пытается пристроить ведро под выменем. Наш кораблик покачивает. Сашка, чтобы не потерять равновесия, хватается за коровий хвост. И тут же ловит подачу копытом, от которой уходит в астрал. Корова обижено резонирует адским ревом, задирает хвост и медленно приседает.

Не знаю, как это было во Вьетнаме, когда американские Б-52 откладывали сюрпризы дедушке Хо. Но у нас все происходит не менее драматически. И главное, что весь сбрасываемый балласт метко попадает в открытый по случаю жары люк машины. Из-под палубы доносятся удивленные матюки и глухие удары головой о разные части буксира, потрясенного Петровича. Ему, в сущности, некуда деться от шлепающих сверху подарков, так как все пространство занято обжигающими машинами, любовно вырезанной полочкой, на которой лежит осколок зеркала и пара болтиков, а также детским стульчиком с веселыми красными ягодками на спинке. Длится все недолго и, наконец, двигатели невнятно всхлипывают и замолкают.

Я протискиваюсь мимо коровы к безмолвному Сашке, тот зажимает рукой лицо, а из-под пальцев сочится юшка. Обеспокоенный установившейся тишиной, из ходовой выглядывает Брониславыч. Над палубой всплывает зелено-коричневая голова механика, на ней заметны только глаза. Он внимательно рассматривает пятнистый зад. Корова приветливо машет ему хвостом. Пахнет деревней и абрикосами.

Гугуце идет на войну (2020)

— Да, начхать мне на район, — смело заявил примар в потрескивающую помехами трубку таксофона. — И на. ать.

Буквы «с» и «р», предусмотрительный Антип дипломатично проглотил, гневно глянув на Гугуце громко транслирующего беседу в полном объеме. В трубке ошеломлено молчали, а селяне, обступившие маленькую жаркую будочку, одобрительно зашумели:

— Ай-ле, Антип! Ай-ле!

Поводом для высоких переговоров служил мятый листик, доставленный почтальоном. Антония в селе особо не любили, справедливо подозревая, что все газеты и журналы, которые тот приносил, тощий дрыщ поначалу прочитывал сам, оставляя на пахнущей типографской краской бумаге жирные пятна. А что это за новая газета, если ее уже читали? — рассуждали подписчики. Но почтальона пока не били, потому что он носил еще и пенсию. А пенсию любили все.

— Скажи им, Антип! Скажи еще! — заявил владелец единственного ларька в селе Дорел Мутяну. Подзуживая примара, он изменил голос, полностью перейдя на петушиный фальцет. Мало ли, думал осмотрительный торговец, налог налогом, а ларек один. Да еще — единственный. Остальные несогласные тоже поддержали его, каждый на свой лад.

— И на кризис их, плевать мы хотели! — подул в сивые усы дядя Ион. Он еще больше поумнел после выхода из районной больницы, где залечивал раны, нанесенные танковой башней, упавшей на него по весне. — Не будем платить и все тут!

— Ай-ле, Ион, все правильно сказал! — заявила толпа. — Платить не будем и все тут!

— Не будем. — растеряно объявил примар в трубку, в которой плавали короткие гудки. На этом печальные обстоятельства, нависшие над селом, временно приутихли и налог на гусей все счастливо платить не стали. Да и стал бы каждый уважающий себя человек платить по пять лей с лапы? Нет, не стал бы. И дело даже не в этой ничтожной сумме, дело было в принципе. А принцип как говорится, есть принцип. Хоть он и влечет за собой неприятности, вроде тех, что образовались после вступления всего села в партию «Свободная любовь». Та партия, первичную ячейку которой по недомыслию возглавил сам примар, на поверку оказалась объединением геев и лесбиянок, а последующий после ее учредительного съезда скандал — был грандиозным. Таким грандиозным, что при любом упоминании слова «свобода» или «любовь» Антип мрачнел и пришелепывал, брызжа слюной.

— Фон отфюда! — задыхаясь, говорил он очередным гонцам из политического объединения «Свободный крестьянин» недоуменно топтавшихся у его порога в черных визитных костюмах и лакированных туфлях. — Убирайтеф!

Свободные крестьяне крутили чистым наманикюренным пальцем у виска, а за примаром прочно укрепилась слава опасного человека.

За давностью срока эти страсти почти остыли, изредка проявляясь в кривых ухмылках, а сейчас сверкающие летним солнцем небеса исторгли представительную делегацию, возглавляемую хмурым начальником — сиятельным Тудором Гимпу. Появившись следующим утром в сопровождении разных солидных людей, районный глава был очень недоволен.

— Мы тебя Антип, засудим. — заявил тот на сходе, поправив темный пиджак пуговицы которого в следующее мгновение грозили оторваться и исчезнуть в рыжей пыли.

— Э-кхе! — заявили селяне и заплевали семечками. Разговор обещался быть интересным, да и жара все равно стаяла такая, что в огороды никто не шел, предпочитая, расположившись в теньке у памятника партизанам, слушать, что скажет начальник.

— А за безналогового гуся, штраф выпишем каждому. По пятьсот лей. Так в законе указано! — торжественно продолжил Гимпу. И действительно, в мятой бумажке на этот счет содержались туманные рассуждения: «..в случае отсутствия присутствия налогодоказательной базы, объявленного к налогообложению объекта (гуся), на субъекта (или его налогового агента) может быть наложен штраф в размере, не превышающем тысячу лей, но не менее пятьсот лей, в случае присутствия в неуплате налога умысла субъекта (или его налогового агента)».

По поводу этих слов еще вчера спорили до хрипоты, сойдясь в одном, что если штраф и будет наложен, то только на деда Матея, ибо он был на селе единственным оставшимся агентом. Сам дед все отрицал, но был глух как селезень и большинство обращений к нему не слышал. А вместо этого посчитал, что штрафовать его может и не будут, так как сам он гусей не имел, а был всего лишь пособником. Ну, так пособником по нынешним временам быть было не зазорно. Вон дед Гугуце — Александр, всю жизнь прожил и ему еще за это заводную ногу дали.

Сейчас же перед удивленными селянами все поворачивалось с другой стороны. И согласно малопонятным бумажным рассуждениям вместо деда Матея