– Гарри, – вдруг прошептала Анна.

– Ой, а я думал, ты спишь.

Послышалось шуршание, из-под одеяла показалась рука Анны и протянулась к нему.

– Я ждала тебя, хотела пожелать доброй ночи.

Гаррик смущенно подошел к ее кровати – он снова остро чувствовал свою неуклюжесть.

– Присядь на минутку, – сказала Анна, и он уселся на краешек. – Гарри, ты представить себе не можешь, как мне было хорошо все это время. Это были самые счастливые дни в моей жизни. Спасибо тебе, муж мой.

Анна коснулась пальцами его щеки. Она лежала свернувшись калачиком и казалась такой маленькой, такой теплой…

– Поцелуй меня на ночь, Гарри.

Он наклонился и коснулся губами ее лба, но она быстрым движением прильнула к его губам.

– Иди ко мне, если хочешь, – прошептала она, продолжая целовать его, и откинула одеяло.

И Гарри оказался в ее теплой постели, когда вино еще немного кружило ей голову, и в своей ранней беременности она была особенно горяча. В общем, все должно было сложиться просто чудесно.

Теперь Анна проявляла нетерпение, готовность взять на себя ведущую роль; она протянула руку и вдруг удивленно застыла, не веря самой себе. Там, где она ждала нечто нахально твердое и мужское, ее ждало нечто вялое и весьма сомнительное.

Анна разразилась громким смехом. Выстрел из ружья не ранил его столь больно, как этот смех.

– Вылезай давай, – с трудом проговорила она сквозь этот безжалостный смех. – Топай к себе.

К моменту возвращения в Теунис-Крааль Анна с Гарриком являлись мужем и женой уже два полных месяца. Гипс с руки Гаррика был давно снят – это сделал еще врач Питера Хьюго.

Они поехали по окружной дороге, в объезд города, пересекли мост через Бабуинов ручей. Подъехав к спуску, Гаррик остановил лошадей. Отсюда супруги посмотрели вниз, на свою ферму.

– Не понимаю, зачем мама переехала в город, – сказал Гаррик. – Совсем не надо было этого делать. В Теунис-Краале всем хватило бы места.

Сидя рядом, Анна удовлетворенно молчала. Когда они поженились, Гаррик сразу послал из Порт-Наталя телеграмму матери, извещая ее о событии, и Ада ответила письмом. Прочитав его, Анна облегченно вздохнула. Как ни была она молода, но женским чутьем давно поняла, что Ада ее не любит. Да, конечно, при встрече она была вполне мила и приветлива, но уж очень смущали Анну ее большие черные глаза. Они смотрели вглубь, многое видели и понимали все, что Анне хотелось бы скрыть.

– Как только получится, обязательно съездим к ней в гости. Она должна вернуться на ферму, в конце концов, Теунис-Крааль и ее дом тоже, – продолжал Гаррик.

Анна слегка поерзала на сиденье. «Пускай сидит в своем Ледибурге, пусть хоть сгниет там», – подумала она, но вслух сказала совсем другое.

– Теунис-Крааль теперь твой, Гаррик, а я твоя жена, – кротко проговорила она. – Твоя мачеха понимает, что для нас лучше. – Анна коснулась его руки и улыбнулась. – Впрочем, поговорим об этом лучше в другой раз. Поехали скорей, я очень устала в дороге.

Гаррик сразу забеспокоился:

– Конечно, дорогая, прости меня, пожалуйста. Как это я не подумал?

Он коснулся хлыстом лошадей, и они стали спускаться к усадьбе.

На зеленых газонах Теунис-Крааля цвели канны, красные, розовые и желтые.

«Как красиво, – подумала Анна, – и это теперь мое. Теперь я богата».

Коляска подъезжала по дорожке к дому, и Анна любовалась остроконечной крышей, тяжелыми желтыми деревянными ставнями на окнах.

В тени веранды стоял какой-то мужчина. Анна с Гарриком одновременно заметили его. Высокий, косая сажень в плечах, такой и в дверь не пролезет. Он вышел из тени на яркое солнце и спустился по ступенькам веранды. Оба сразу узнали все ту же ослепительную белозубую улыбку на загорелом лице.

– Шон, – прошептала Анна.

В первый раз Шон обратил на него внимание, когда они остановились напоить лошадей. Накануне в полдень они покинули колонну Челмсфорда, чтобы провести разведку в северо-восточном направлении. Отряд был совсем маленький: четверо белых всадников и с полдюжины дружественных местных из племени нонгаи, обитавшего в районе Наталя.

Он взял из рук Шона поводья:

– Давай подержу, а ты тоже попей.

Голос был звучный, это еще больше заинтересовало Шона. Он присмотрелся внимательней, и лицо этого человека сразу ему понравилось. Белки глаз без желтизны, нос скорее арабский, чем негроидный. Кожа цвета темного янтаря блестит, словно маслом смазанная.

Шон кивнул. В зулусском языке нет слова «спасибо», как нет и слова «извини».

Шон опустился перед ручьем на колени и стал пить. Вода показалась ему очень вкусной – наверно, из-за мучившей его жажды. Утолив ее, он поднялся; штаны на коленях намокли, с подбородка капала вода.

Шон еще раз посмотрел на того, кто держал его лошадь. Его тело прикрывала одна лишь короткая юбочка из хвостов африканской циветты – ни побрякушек, ни какой-либо накидки, ни головного убора. Вооружение его состояло из двух коротеньких дротиков, на плече висел щит из черной сыромятной кожи.

– Как тебя зовут? – спросил Шон, уважительно отметив широкую грудь зулуса и мышцы его живота, выступающие твердыми квадратными буграми.

– Мбежане.

Носорог, значит.

– За твой рог, что ли, так назвали?

Мбежане радостно засмеялся – его мужское достоинство Шон оценил по заслугам.

– А тебя как зовут, нкози?

– Шон Кортни.

Губы Мбежане беззвучно зашевелились, повторяя это имя, потом он покачал головой:

– Трудное имя.

За все долгие годы вместе он так ни разу больше и не произнес имени Шона.

– По коням! – скомандовал Стеф Эразм. – Надо ехать.

Они вскочили на лошадей, подобрали поводья и ослабили крепления винтовочных чехлов. Нонгаи, разлегшиеся на песке, тоже встали.

– Вперед! – сказал Стеф.

Шлепая по воде, он пересек ручей. Его лошадь, собравшись с силами, одним прыжком выскочила на противоположный берег, и остальные последовали за ним. Они двигались по высокой траве саванны цепью, ноздря в ноздрю, держались в седлах расслабленно, и лошади ступали ровно.

У правого стремени Шона длинными шагами бежал тот самый рослый зулус, бежал легко, с лошадью вровень, не отставал. Время от времени Шон отводил взгляд от горизонта и смотрел на Мбежане; странное дело, когда он видел его рядом, на душе становилось спокойнее.

На ночь они остановились в неглубокой, заросшей травой долине. Огня не разводили, поужинали вяленым мясом – жевали его черные просоленные полоски, запивая водой.