Да, там еще был один зулус с перьями цапли на головном уборе – индуна. Он возглавлял атаку. У него был щит из высушенной воловьей шкуры, выкрашенный черной и белой краской, а на руках и ногах громко брякали боевые браслеты. Гаррик выстрелил в тот момент, когда зулус полуобернулся к своим воинам: пуля бритвой чиркнула по напряженным мышцам живота, раскрыв его, как кошелек. Зулус упал на четвереньки, и внутренности его розово-фиолетовой массой вывалились на землю.

– Они добрались до нашей двери, и под таким углом мы уже не могли их достать.

Смертельно раненный зулус пополз прямо к Гаррику, шевеля губами и не отрывая от Гаррика глаз. Он все еще держал в руке свой ассегай. Остальные зулусы ломали дверь, один из них просунул в щель наконечник копья и поднял засов. Еще секунда-другая, и дверь откроется.

А Гаррик все смотрел на идущего к нему в пыли на четвереньках зулуса, под которым, как маятник, раскачивались влажные внутренности. По щекам Гаррика стекал и капал с подбородка пот, губы его тряслись. Он поднял винтовку и направил ствол прямо зулусу в лицо. Но выстрелить не смог.

– И вот тогда ты совершил свой подвиг, парень. Я видел, как перекладина засова поднялась и выскочила из скоб, и понял, что сейчас дверь откроется и сюда ворвется их целая толпа, а на таком расстоянии против их копий нам ловить нечего.

Гаррик отпустил винтовку, и она с лязгом упала на бетонный пол. Он отвернулся от окна. Не мог больше видеть, как ползет к нему эта изуродованная тварь. Ему хотелось бежать, поскорее куда-нибудь спрятаться. Да-да, именно спрятаться. Он уже чувствовал знакомое биение крыльев в черепе, и свет стал меркнуть в глазах.

– Ты стоял к двери ближе всех. И что же ты сделал? Единственное, что могло нас спасти! Хотя я уверен, что у меня лично духу на это не хватило бы.

Весь пол был усеян гильзами, медными такими цилиндриками, коварными, если наступишь. Гаррик оступился и, падая, вытянул руку вперед.

– Черт возьми, – поежился маленький кокни, – ты сунул руку в скобы, вот так… не-ет, я бы ни за что такое не сделал.

Толпа зулусов налегла на дверь, и Гаррик услышал, как трещит его кость. Он стоял и смотрел на свою искривленную руку, смотрел, как дрожит от ударов дверь. Боли не чувствовал, а скоро и вовсе погрузился туда, где ему было тепло и безопасно.

– А мы палили в дверь, пока не перебили и не разогнали там всех. Потом освободили твою руку, но ты был без сознания и весь холодный. С тех пор так и лежал, пока не оклемался.

Гаррик смотрел на другой берег реки. Интересно, думал он, Шона похоронили или оставили на съедение птицам?

Лежа на боку, Гаррик подтянул коленки к груди, свернулся в калачик. Когда-то давно, когда он еще был маленьким и жестоким мальчишкой, Гаррик разбил панцирь краба-отшельника. Его мягкое, жирное брюшко казалось таким незащищенным, сквозь прозрачную кожу просвечивали внутренние органы. Теперь и он весь сжался, свернулся, словно хотел защититься от опасности.

– Зуб даю, ты получишь свою награду, – сказал кокни.

– Да, – отозвался Гаррик.

Сам он не хотел никакой награды. Он хотел одного: чтобы вернулся Шон.

Доктор ван Ройен подал Аде Кортни руку, помогая ей сойти с коляски. За пятьдесят лет он так и не приобрел невосприимчивости к чужому горю. Научился только скрывать свои чувства: ни по глазам, ни по губам, ни по чертам лица, обрамленного бакенбардами, невозможно было догадаться, что у него в душе.

– С ним все благополучно, Ада. Они там хорошо потрудились, я имею в виду военных хирургов. Срастется и будет как новенькая.

– А когда они прибыли? – спросила Ада.

– Часа четыре назад. Всех раненых, кто из Ледибурга, привезли в двух фургонах.

Ада кивнула, а он смотрел на нее с профессиональным безразличием, пытаясь за этой маской скрыть потрясение, когда он увидел, как она изменилась внешне. Кожа завяла и иссохла, как лепестки засушенного цветка; губы, несмотря на горе, решительно сжаты; вдовий траур вдвое состарил ее.

– Он ждет вас там, внутри.

Они поднялись по церковным ступенькам, и небольшая толпа расступилась, давая им пройти. Все негромко приветствовали Аду, говорили принятые при трауре банальности. Тут же находились еще несколько женщин в черном, с распухшими от слез глазами.

Ада с доктором вошли в прохладный полумрак церкви. Все скамьи были сдвинуты к стенам, чтобы освободить место для матрасов. На матрасах лежали мужчины, а между ними бесшумно двигались женщины.

– Тяжелораненых я держу здесь – так удобней за ними наблюдать, – сообщил ей доктор. – А вон и Гаррик.

Гаррик сидел на скамье. Увидев вошедших, поднялся. Прижатая к груди рука висела на бинте. Он захромал им навстречу, и костыль громко стучал в каменный пол.

– Мама, я… – начал он и остановился. – Шон и папа…

– Я приехала забрать тебя домой, Гаррик.

Ада проговорила это быстро, вздрогнув при звуке этих двух имен.

– Нельзя, чтобы они там лежали, их надо…

– Прошу тебя, Гаррик. Поедем домой, – сказала Ада. – Потом об этом поговорим.

– Мы все очень гордимся тобой, Гаррик, – сказал доктор.

– Да, – подтвердила Ада. – Пожалуйста, Гаррик, поедем домой.

Внутри у нее все пылало от горя, но она держала его в себе: так много скорби в столь крохотном пространстве… Она отвернулась к двери: никто не должен этого видеть. Плакать здесь, перед этими людьми, нельзя, надо поскорей вернуться в Теунис-Крааль.

Нашлись услужливые помощники, которые поднесли вещи Гаррика к коляске. Ада подобрала вожжи.

Всю дорогу оба молчали, пока не подъехали к спуску – внизу лежала усадьба.

– Теперь ты хозяин Теунис-Крааля, Гаррик, – тихо проговорила Ада.

Гаррик беспокойно заерзал на сиденье рядом с ней. Он не хотел этого, не хотел и ордена. Он хотел только Шона.

– Надеюсь, ты не против, что я пришла, – сказала Анна, – мне надо с тобой поговорить.

– Нет, конечно. Я рад, что ты пришла. Честное слово, я очень рад! – горячо уверял ее Гаррик. – Так приятно снова увидеть тебя, Анна. Кажется, вечность прошла с тех пор, как мы пошли на войну.

– Да, я знаю… и так много, так много всего случилось. И с моим папой, и с твоим. И… и Шон.

Она на минутку замолчала.

– Ох, Гаррик, я до сих пор не могу поверить. Все говорят, говорят, а я не могу поверить. Он был такой… в нем было столько жизни.

– Да, – отозвался Гаррик, – в нем было много жизни.

– В тот вечер, когда вы отправлялись, он говорил о смерти. А я раньше никогда и не думала о ней. – Словно в недоумении, Анна покачала головой. – И подумать не могла, что с ним может случиться такое. О Гарри, что же мне теперь делать?