– Ты живешь совсем одна?

– Похоже на то.

– Почему?

– Что значит «почему»?

– Ты хочешь жить одна или так нечаянно получилось?

Уснула я только в пятнадцать минут пятого, сейчас половина десятого, а это однозначно слишком сложные вопросы для такого времени суток.

– Давай-ка я сначала сделаю кофе, хорошо?

– А ты разрешишь Нобсу пойти с тобой?

– Куда? На кухню? Ради бога.

Нобсу без Эмми не справиться, и они оба залезают на один из стульев за столом. На протяжении нескольких минут никто не произносит ни слова, пока я готовлю кофе и пытаюсь прочистить мозг. Не надо было вчера соглашаться выпить напоследок виски с Тео и Рори.

– У тебя тоже есть ребенок?

Кружка выскальзывает у меня из рук и разбивается о пол на десять миллионов осколков. Моя любимая кружка. О нет, это была моя любимая кружка.

Если бы кто-то решил написать обо мне книгу, там бы часто мелькала фраза «она начала рыдать». Грудь внезапно сдавливает, и об эту тяжесть, как молоток, колотится мое сердце. В горле образуется комок, пока я пытаюсь сдержать всхлипывания. Не сейчас, не здесь и не среди бела дня. Мне так хочется свернуться в клубочек и выплакаться, однако взгляд падает на совершенно испуганную Эмми. Утерев слезы рукой, делаю шаг к ней. Голую ступню пронзает колющая боль, и я хватаюсь за кухонный стол, чтобы не рухнуть на пол, на то, что осталось от моей бывшей чашки.

Блин.

– Ты поранилась? – Голосок у Эмми очень тоненький.

Я упрямо качаю головой.

– Нет… нет, все не так плохо. Я просто была невнимательна. Ты можешь сбегать в ванную и принести немножко туалетной бумаги? Погоди, ты обута? – быстро добавляю я, так как девочка уже почти спрыгнула. Мы обе переводим глаза на ее розовые тапочки с глазками-бусинками. – О’кей, – говорю я. – Немного туалетной бумаги, ладно?

Эмми бежит в ванную. Опираясь двумя руками о столешницу, я опускаю голову и глубоко дышу. Потом подтягиваю к себе стул, чтобы взглянуть на ногу. Осколок до сих пор торчит в ране, вытащить его оказывается даже больнее, чем на него наступить. А еще порез сразу начинает сильно кровоточить. Черт, черт, черт. У меня даже пластыря здесь нет.

Эмми возвращается на кухню. По всей видимости, она отмотала минимум полрулона, Нобса за всей этой кипой практически не видно. Взяв моток у нее из рук, я сгружаю его на стол и складываю бумажные квадратики один на другой, пока кровь сочится на пол, а девочка пристально смотрит на меня. В глазах у нее слезы.

– Ничего страшного, Эмми, не надо плакать, – успокаиваю я и кусочком туалетной бумаги промокаю собственные слезы. – Иди сюда, давай мы с тобой поделим бумажку, – договариваю в надежде ее рассмешить.

Без вариантов, однако девочка принимает мое предложение и тоже отрывает себе пару клочков от бумажной горы.

– Хочешь, проверю, остался ли у меня еще пирог? – спрашиваю я и начинаю соображать, как по морю стекла пробраться к холодильнику, когда вдруг опять раздается стук в дверь. Должно быть, Нилл. Проклятие. Просто увидеть его и так достаточно плохо, а уж когда я в полном раздрае…

– Открыто, – кричу я.

О картине, развернувшейся перед Ниллом, я не задумывалась. Но стоило проследить за сменой эмоций, которые за считаные секунды проносятся у него на лице, мне тут же становится ясно, что нужно было как-то его задержать, пока мы с Эмми хотя бы не утрем носы и не промокнем заплаканные щеки.

– Что тут стряслось? – Голос у него звучит не очень-то дружелюбно, не говоря уже о сочувствии. – С Эмми все в порядке?

Я успеваю отметить, что свой вопрос он, как ни странно, задает мне, вместо того чтобы обратиться напрямую к дочери, и в этот миг она оглядывается на Нилла и объясняет:

– Сиенна поранилась.

Перемена, которая молниеносно происходит с Ниллом, очевидна. Только что он недоуменно и почти сердито сверлит меня взглядом, а сейчас удивленно и вместе с тем с надеждой переводит взгляд на дочь. Опускается на корточки, и нет никаких сомнений: я могу рухнуть в обморок с этого стула – он не заметит.

– Сиенна поранилась? Но что случилось?

– Чашка упала, и Сиенна порезалась. Порезала ногу. – Эмми кладет смятую в маленьком кулачке бумажку на стол и тщательно ее разглаживает. Теперь мы втроем смотрим на мою ступню, с которой через несколько слоев туалетной бумаги уже вновь капает кровь.

– У тебя есть чем забинтовать? – спрашивает Нилл и встает, когда я качаю головой. – Скоро вернусь. Хочешь со мной? – поворачивается он к дочери, но та тоже лишь отрицательно крутит головой. Проблеск надежды, которая еще светится на лице у Нилла, чуть меркнет, но он кивает и выходит из моей квартиры.

А через две минуты возвращается с картонной коробкой из-под обуви и веником в руках.

– Веник у меня есть, – вставляю я. – Но спасибо. Если ты дашь мне пластырь или что-то типа того…

– Дай я взгляну…

Под подошвами его ботинок хрустят осколки, когда он нагибается ближе. И смотрит мне в глаза.

– Можно?

Не издав ни звука, я отпускаю насквозь пропитавшийся кровью комок туалетной бумаги, и тот падает на пол.

Нилл бережно разворачивает мою ногу так, чтобы льющийся из окна свет показал этот дурацкий порез во всей красе.

– Не так плохо, как я опасался, но сильно кровоточит. – Из коробки Нилл вынимает свернутый компресс. – Прижми и надави как можно сильнее. Сначала нужно максимально остановить кровь, прежде чем перевязывать.

– Сиенне надо к врачу? – Эмми с Нобсом на коленях опять уселась на стул и болтает ногами в воздухе.

– Нет, не надо. Сейчас я тут доктор, – отвечает Нилл и улыбается девочке, которая рассматривает его с серьезным выражением лица.

Затем она поворачивается ко мне.

– Это жутко больно?

– Это совсем не больно, – уверяю я, и на некоторое время это даже кажется правдой. Все прочее, что сейчас тут творится, не позволяет даже задуматься, больно мне или нет. И из-за чего вообще больно.

Я прижимаю компресс к ступне, а Нилл хватается за веник. А потом о чем-то вспоминает и просит Эмми:

– Нельзя просто так без спроса убегать из квартиры, Эмми, ладно?

– Нобс захотел в гости к Сиенне.

– Тогда пусть Нобс перед этим спросит меня.

– Плохой Нобс.

– Нет. – Нилл отставляет веник в сторону и вновь садится перед дочерью на корточки, поднимает руку, словно собирается погладить ее по щеке, но потом опускает. – Нобс не плохой. Он просто забыл, правда?

Правильно. Совершенно правильно. Понятия не имею, почему я внезапно так в этом уверена, и все-таки то же самое или что-то очень похожее я сама в этот момент сказала бы Эмми.