готов платить эту цену», – говорил главный редактор «Огонька» Виталий Коротич. Это было общим настроем в оппозиции[210].

Присутствие «агрессивно-послушного» большинства сплотило ряды МДГ. В какой-то момент Сахаров взял слово, чтобы осудить «военные преступления» советских военных в Афганистане. В огромном зале почти 2000 человек реагировали на это выплеском ненависти к академику-диссиденту, который поставил под вопрос высокоморальный облик «воинов-интернационалистов». Депутат-ветеран афганской войны, потерявший в результате ранений обе ноги, обрушился на Сахарова за неуважение к советской армии. Он закончил речь лозунгом: «Держава! Родина! Коммунизм!» Анатолий Собчак, член МДГ из Ленинграда, сравнил этот момент с политическим землетрясением: все вокруг него вскочили в патриотическом исступлении. Собчак и сам почувствовал, что его словно выталкивает из кресла какая-то мощная пружина. Ему потребовалось большое самообладание, чтобы остаться на месте и не встать вместе с другими. Сахаров снова подошел к трибуне, чтобы объяснить свою позицию, но ему не дали говорить, и он вернулся на свое место[211].

Еще один поворотный момент произошел в последний день работы съезда. Сахаров попросил Горбачева выступить, но взял слово сам и, не обращая внимания на регламент, стал говорить о новом векторе развития на будущее, собираясь, видимо, подробно изложить все требования оппозиции. Горбачев, реагируя на растущее раздражение большинства в зале, попытался остановить Сахарова и через двадцать минут отключил его микрофон. Телевидение транслировало выступление на всю страну, и это дало мощный пропагандистский козырь оппозиции. Сахаров не отличался ораторским мастерством, но сгорбленная фигура пожилого человека, его беззвучно шевелящиеся губы, неодобрительные возгласы аудитории и Горбачев в президиуме стали для миллионов одним из последних ярких впечатлений от съезда. Многие в этот момент ненавидели Горбачева за то, что он заставил умолкнуть «совесть интеллигенции».

Горбачев, писал его помощник Шахназаров в 1992 году, войдет в историю как «отец парламентаризма» в России. И почитатели, и критики соглашались в том, что этот смелый эксперимент потребует огромного количества времени и усилий. Лето 1989 года ушло на формирование комитетов по бюджетным и экономическим реформам, налогообложению и другим вопросам. Эти комитеты заработали только осенью и тогда же подготовили первые законопроекты – о земле и собственности, трудовых конфликтах и т. д. Горбачев гордился, что созданный им парламент перекроил всю правовую систему страны. Однако утвердить новые законы мог только Съезд народных депутатов на следующей сессии, в декабре. К тому времени Советский Союз уже был в тяжелейшем экономическом и политическом кризисе[212].

Лейтмотивом работы сформированного съездом нового Верховного Совета стал лозунг перестройки «административно-бюрократической системы». Законодательная работа в основном подчинялась цели создать экономику, непохожую ни на «тоталитарную», то есть дореформенную, ни на рыночную – капиталистическую. Новоиспеченные парламентарии с большим рвением выполняли наказы своих избирателей и направляли правительству множество запросов о расширении весьма затратных программ социальной поддержки. Их не заботил вопрос, откуда брать необходимые средства и ресурсы. Некоторые комитеты реагировали с таким же рвением на лоббирование со стороны автономных предприятий и кооперативов, а также тех, кто делал прибыль на экспорте ресурсов. Этим экономическим субъектам Верховный Совет был склонен предоставлять все большую долю прибыли и снижать их налоги. Абалкин, автор правительственной программы жесткой экономии, в конце июля 1989 года сокрушался, что «Верховный Совет не принял ни одного закона, чтобы поправить [экономическое] положение», и тем самым создавал ощущение «бездеятельности центра» в отношении все более разбалансированной экономики[213].

Старая авторитарная система, во главе которой стояли Политбюро и Совет министров, имела громадные пороки. Но, по крайней мере, Политбюро имело хоть какую-то власть запустить новый курс или скорректировать его ошибки. После июня 1989 года Политбюро уже не могло рассчитывать, что съезд и парламент одобрят его решения. Пользуясь своим правом назначения, Верховный Совет взял под парламентский контроль все министерства и ведомства. Депутаты утвердили Рыжкова на посту премьер-министра, но выразили вотум недоверия более чем половине состава Совета министров. Кандидат в председатели Госбанка и авторитетный профессионал В. Грибов не был утвержден, не набрал голосов. Больших охотников занять этот пост в ситуации растущего кризиса не было. После отчаянных поисков Рыжков вышел на Виктора Геращенко, человека с большим опытом банковской работы в советских банках на Западе. Геращенко знал, что ему предстоит трудная задача. Он переговорил с отцом, который работал заместителем председателя Госбанка при Сталине, помогал управлять советскими финансами в чрезвычайных условиях войны и восстановления послевоенной экономики и был уволен после критики расточительных действий Хрущева. «На кой хрен тебе это надо?!» – отреагировал Геращенко-отец. Если прежде только генсек КПСС мог давать указания Госбанку, то теперь главному банкиру Советского Союза предстояло отвечать перед народными депутатами, которые наивно полагали, что «народный контроль» над банком приведет ко всеобщему процветанию. Тем не менее Геращенко занял предложенный пост, надеясь хотя бы ограничить ущерб, наносимый политиками финансам страны[214].

Пока Верховный Совет разбирался со своими функциями, недовольство горбачевскими реформами вспыхнуло среди рабочих Кузбасса. Эта крупная промышленная зона на юго-востоке Западной Сибири зависела от централизованной системы снабжения товарами и продуктами – их приходилось доставлять издалека. Десятилетиями социальной сфере Кузбасса не уделялось должного внимания, а преобразования Горбачева, расстроившие центральную систему снабжения и давшие волю кооперативам, окончательно ее сокрушили. Прекратились поставки даже простейших товаров, местные кооперативы перепродавали предметы первой необходимости и продукты по высоким рыночным ценам. Посмотрев по телевизорам на работу съезда, шахтеры отправили в Верховный Совет коллективное письмо с перечнем жалоб и требований, но ответа не получили. В июле 1989 года в Российской Федерации и на Украине начали одна за другой останавливаться горнодобывающие шахты, – их трудовые коллективы, около 200 тысяч шахтеров, объявили забастовки и сформировали стачечные комитеты. Бастующие требовали бесперебойного снабжения товарами народного потребления, продуктами питания, предоставления большего объема жилья за государственный счет, обновления инфраструктуры и оборудования в больницах, увеличения ассортимента лекарств в аптеках. Местные партийные и государственные чиновники, оправившись от первого шока, предпочли встать на сторону бастующих[215].

События в Кузбассе были первым серьезным организованным движением российских рабочих после 1962 года. Закон в СССР еще запрещал организацию стачек. Тем не менее Верховный Совет сперва ушел в тень, а затем, испугавшись потери авторитета среди рабочего класса, признал требования бастующих «честными и справедливыми» и выделил 10 миллиардов рублей на закупку товаров народного потребления и медикаментов. В течение июля и августа Рыжков, его заместители и соответствующие министерства вели переговоры с шахтерами. Государство импортировало необходимые товары. Закупки оплатили за счет иностранных кредитов и продажи золота из госрезервов. Министерство угольной промышленности повысило зарплаты шахтерам. Забастовки стали утихать. Они обошлись советскому бюджету не менее чем в 3 миллиарда рублей, а общий