В музыкальной комнате уже торчал Ильяс, который играл сам с собой в «Четыре в ряд»[69] и не обратил на меня ни малейшего внимания, когда я вытащила из ушей наушники и поинтересовалась, не против ли он немедля сдрыснуть отсюда. Я пыталась спрашивать и более вежливо, но из этого тоже ничего не вышло. Даже после того, как я добрых пять минут как умалишенная выколачивала пыль из бонгов, он не сдвинулся с места — но, по крайней мере, не выказывал такой уж склонности почесать языком, — так что я сдалась и плюхнулась на диванчик.

В одиночестве, слава богу, или практически так.

Все это было до ужаса глупо и несправедливо, поскольку многое из того, что я сказала Бакши и всем остальным про Энди, являлось полной правдой. Он и в самом деле был до сих пор зол на меня — я знала, что это так, — и действительно зациклился на мне. О, и я точно ничего не выдумала, когда сказала, что иногда он любит быть малость грубоватым в постели, — тот факт, что против этого я вообще-то никогда особо не возражала, в данном случае совершенно непринципиален.

Горькая же правда в том, что прямо тогда — после шести с лишним недель полнейшего воздержания, — я по этой части была готова буквально на все и абсолютно в любой форме. Грубо или нежно, с извращениями или без… Наверняка здесь не нашлось бы ни единого мужика, который не всплывал у меня в такие моменты в голове. Тони, Маркус… да даже вон тот волосатый поганец, который сейчас играл сам с собой в «Четыре в ряд» в углу, господи спаси.

Хотя просто крепкие обнимашки были бы сейчас классней всего.

Энди был в этом деле мастер, в некие незапамятные времена.

* * *

Послышался стук в дверь, и когда я подняла взгляд, мой папа уже стоял за дверью рядом с Феми. Он тут же заулыбался и начал махать мне сквозь стекло, как будто я его еще не заметила (что определенно было не так) — или, может, забыл, что на самом деле из себя представляет и в чью дудку дует (что уже случалось, когда он первый раз пришел меня навестить).

Феми открыла дверь, и отец вошел.

Я встала, пока он еще только подходил ко мне — своей обычной косолапой походочкой. Папа сразу притянул меня к груди, едва я только оказалась в пределах досягаемости.

Ну вот, наконец хоть какие-то обнимашки…

— Ну привет, что ли, — произнес он.

Пока папа снимал пальто, я увидела, что он засек Ильяса в углу, после чего перевел взгляд на меня и скривился. Я помотала головой — мол, не проблема, большего уединения тут все равно нигде не сыщешь.

— Ну, как самочувствие, детка? — Он уселся.

Папа задал мне этот вопрос с несколько большей искренностью, чем доктор Бакши несколько часов назад, что слегка согрело мне душу.

— А где мама?

— Гм… Осталась в отеле, — ответил он. — Мама неважно себя чувствует.

— Мог бы ничего и не выдумывать, — сказала я.

Папа кивнул.

— Ну да, ей сюда приходить — одно расстройство, если честно. — Он несколько секунд смотрел на свои ботинки и улыбнулся, когда вновь поднял взгляд. — Нормально спишь?

Я ответила ему, что, пожалуй, сплю даже слишком много. На всех этих таблетках.

— Ну, может, это и к лучшему, — произнес он.

— Наверное.

Папа огляделся по сторонам и скривился.

— Ну и ну… Ты вообще привыкла к этому запаху?

По-моему, я уже упоминала про характерные ароматы отделения «Флит», но на случай, если меня подводит память, просто будем исходить из того, что они тут постоянно, и пусть даже я не стала заморачиваться с ответом на этот папин вопрос — нет, к такому никогда не привыкнешь.

Это такой… типично больничный запах на основе хлорки, естественно, но хлорка — это, так сказать, всего лишь фон. Поверх нее вы получаете — в различных пикантных комбинациях, в зависимости от времени суток и «состояния» отдельных пациентов — полный набор прочих специфических ароматов.

Как там принято говорить, с понтом поднося к носу бокал с якобы хорошим вином? Ах да, «нотки»…

Нотки крови, говна, блевотины, пота, мочи, спермы…

Иногда до вас долетит просто мимолетный душок — пусть даже если этот «душок» больше похож на удар в рожу, — но в большинстве случаев это то, что постоянно висит в воздухе, и деваться тебе некуда — то, что ты можешь унюхать прямо на себе даже ночью в постели, сколь старательно ни скребся бы под душем. О, а еще вы частенько чуете вонь свежей краски. Постельное белье хоть постирать можно, что регулярно тут и делается, но вот удаление всего из вышеперечисленного со стен требует перекраски. Здесь чуть ли не каждую неделю видишь, как кто-нибудь шлепает кистью по стенке, и пусть даже кажется, что от этой химической вони сейчас вот-вот блеванешь, будь у меня выбор, я предпочла бы все-таки нюхать краску. «Дьюлакс Свежий Лимон»[70], если желаете точности.

— Вот! — Ухмыльнувшись, папа поднял перед собой пластиковый пакет, который принес с собой. Поставил его на колени и порылся в нем, напоминая себе, что мама положила туда, чтобы правильно все перечислить. — Тут печенье, которое ты любишь… кое-какие фрукты и несколько маленьких коробочек сока.

Он подался вперед и заговорщицки подмигнул.

— И несколько батончиков «Твикс», разумеется!

Папа преподнес это так, словно протащил сюда кило героина или пирог с напильником внутри — невзирая на то, что пакет могли досмотреть, пока он расписывался в журнале посетителей в тамбуре. На самом же деле, если вы только не посещаете того, за чьей диетой тут строго следят, то можете принести практически все, что вашей душе угодно.

Вообще-то «Твикс» мне уже малость поднадоел, но я предпочла промолчать на этот счет.

— Итак. — Он откинулся на стуле. — Как сегодня утром все прошло?

Мой папа не хуже меня знал, что означает пятничное утро.

Я пожала плечами.

— Прошло неплохо. Ну, неплохо по крайней мере для тебя, поскольку выпускать меня отсюда никто не собирается.

— Послушай, детка…

— Выписка мне в обозримом будущем не светит… и только не говори мне, что собираешься сидеть здесь с кислой миной, как будто я сильно тебя разочаровала. Можешь по-честному сказать, что это совсем не то, чего тебе хочется?