– Да полно! Я сегодня тоже как-то… что-то не совсем. Вот диковина! Это я-то – вечно алчущий новой добычи! М-да… Любви, значит, тоже не будет. Одно радует: от жажды мы тут не помрем. И смерть наша будет очень веселой.

Внезапно он умолк и приподнялся, тревожно принюхиваясь.

Лиза тоже вдохнула воздух поглубже и поняла, что их смерть, пожалуй, будет не очень веселой: из подземного коридора отчетливо тянуло дымом.

– Что это? – спросила, не желая верить своей догадке, и вновь придвинулась к графу.

Он рассеянно обнял ее за плечи:

– Дым, моя последняя любовь!

Лиза возмущенно покосилась на него, но тут же сникла. Наверное, и его можно назвать ее последней любовью… Или, точнее, последним любовником.

– Дым? Это значит, пожар подбирается к нам?

– Боюсь, что так, – хрипло промолвил граф, и в голосе его прозвучала полная безнадежность. – Очевидно, ром из разбитых бочонков добежал до того коридора, в котором бушует пожар, и теперь огонь идет к нам.

– Вы хотите сказать, что ром загорелся?! – недоверчиво воскликнула Лиза. – Но ведь он жидкий!

– Дитя! – вздохнул граф. – Вы даже пуншу не пробовали? Теперь уж и не… – Он смолк, спохватившись, но Лизе и так все стало ясно.

– Господи! – взмолилась она в смертной тоске. – Да что же он горит и горит, этот пожар? Там ведь только земля да камни, чему полыхать-то?!

– Ну не совсем. Кругом стоят деревянные крепи. Кроме того, вы хоть представляете, где мы находимся?

– Возможно, я ошибаюсь, но кажется, в подземелье, – собрав последние остатки язвительности, промолвила Лиза.

Ответный смешок графа прозвучал весьма жалко:

– Это не просто подземелье, а катакомбы Святой Присциллы. Веков этак тринадцать или четырнадцать назад здесь от гонителей-язычников скрывались христианские мученики. Я читал, что они покрывали стены своих подземных убежищ особым составом: смесью сосновой смолы, серы и еще какого-то дьявольского зелья, чтобы мгновенно сжечь всех и вся, если преследователи ворвутся в катакомбы.

– Да полно! – с досадою отвернулась от него Лиза. – Тому больше тысячи лет минуло!

– Правильно, – кивнул де Сейгаль. – Должен признаться, что я, как химик, не раз пытался восстановить утраченный секрет этого состава, но мне не удалось. Я даже не очень-то верил, что мне удастся сегодня разжечь огонь, но явно недооценил умов наших предшественников, обитателей сих катакомб: действие их снадобья воистину неподвластно времени.

Лизе показалось, что она ослышалась. Она медленно повернулась к графу:

– Что?.. Что вы сказали? Так это вы устроили пожар?!

– Да, – пожал плечами де Сейгаль, и впервые в голосе его зазвучало подобие смущения. – Видите ли, я хотел чем-то отвлечь внимание стражников, чтобы проникнуть в главный зал подземелья, и мне это удалось… Однако я, кажется, немного не рассчитал.

Лиза беспомощно смотрела на него.

Господи Иисусе Христе! Да в своем ли уме этот человек? Выходит, он спас ее только для того, чтобы вскорости предать мучительной смерти? Вдобавок за компанию с собою!

Сердце ее сжалось от невыносимой боли, и, к изумлению своему, она поняла, что это не злоба на де Сейгаля, не страх перед неминучей погибелью, а тоска от сознания, что злая Судьба не оставляет ей больше ни единой возможности хотя бы раз еще увидеть Алексея, услышать весточку о нем! Ее непреходящая любовь то казалась ей прекрасной и сияющей, как снег на вершинах Альбанских гор, как море у подножия Карадага, как первая звезда в прозрачной вечерней синеве, то черной, горькой, обреченной. Алексей ли сумел внушить Лизе эту верную, неколебимую любовь без конца, сама ли она сковала своему сердцу эти вечные оковы. Бог весть! Суть в том, что она не только не могла, но и не желала расстаться со своим призрачным счастьем и истинным горем. И ошибка думать, что выдавались дни, когда она ни разу не вспоминала об Алексее. Вот и сегодня: это его никому другому, кроме Лизы, не слышный шепот подсказывал ей ответы для мессира; его рука помогала отыскать в кармане плаща пистолет; его сила и настойчивость помогали выстоять, не поддаться страшной усталости; его глаза заглядывали в ее глаза сейчас, в самое тяжкое мгновение!.. Приключение с графом! Какая чепуха! Утомление плотской жажды, пустая попытка забвения. Ведь и в самый сладостный миг – нужно честно признаться хотя бы себе самой! – она видела перед собою расширенные страстью глаза Алексея, чувствовала его руки, стискивавшие ее плечи, упивалась его срывающимся дыханием, как там, на борту галеры «Зем-зем-сувы»!..

Она зажмурилась, слабо улыбаясь, пытаясь продлить чудесное наваждение, но тут же открыла глаза и вскочила, в ужасе глядя во тьму коридора, откуда с ревом вылетело чадящее пламя.

– Нет, нет! – отчаянно закричал рядом граф и, подхватив один из оставшихся бочонков, швырнул его в надвигающегося огненного зверя, словно надеясь отпугнуть его. Подхватил второй… и замер, согнувшись, не в силах оторвать его от земли. Рванул еще раз. Послышался раздирающий уши скрип и скрежет. Потом часть стены в углу погреба вдруг медленно отошла, открыв зияющее темное отверстие, в которое граф и метнулся, волоча за собой Лизу… Как раз вовремя, ибо в следующий миг огонь ворвался в погреб. Они еще успели ощутить его обжигающее дыхание, прежде чем плита вернулась на свое место, отняв у огненного зверя его добычу.

Лиза смутно вспоминала потом, как граф заставил ее подняться и идти, опять идти по новому подземному коридору. Она была в полуобмороке, но шла, будто кто-то толкал ее, вселяя уже утраченную жажду жизни. Наверное, это тоже был Алексей, но сейчас она была неспособна ни о чем думать.

Прежде чем Лиза начала понимать, что происходит, ощутила летучее прикосновение ко лбу и с трудом сообразила, что это ласка ночного ветерка, а прямо в глаза ей приветливо смотрит луна, поднявшаяся в небеса.

Лиза огляделась. Того полуразрушенного храма со статуями, к которому вчера привез ее граф, и в помине не было. А поскольку нигде не виднелось и следов пожара, даже легкого зарева, получалось, что по подземным переходам они с де Сейгалем прошли не одну версту.

В это невозможно было поверить! Они спаслись, они выбрались из проклятого подземелья! Лиза недоверчиво посмотрела на графа и вдруг разрыдалась, упав ничком и приникнув всем телом к росистой траве.

Де Сейгаль, присев рядом, тихонько поглаживал ее по плечу и бормотал, не заботясь, впрочем, о том, слышит его кто-нибудь или нет:

– Нет ничего и ничего не может быть дороже для разумного существа, чем жизнь… Смерть – это чудовище, которое отрывает зрителя от великой сцены, прежде чем кончится пьеса, которая его бесконечно интересует!

«Да, графа, кажется, ничем не проймешь», – невольно улыбнулась Лиза и приподнялась, села, утирая слезы и все еще тихонько всхлипывая. Ей стало стыдно своей слабости, и она попыталась призвать на помощь ту приятную язвительность, которой были так или иначе проникнуты все ее разговоры с графом: