А в 1933 г. прокурор Западной Сибири И. И. Барков в докладной записке крайисполкому отмечал, что личный состав органов милиции представляет собой «сброд преступников и хищников», пьянствующих и ворующих вещественные доказательства. Характерно в этом отношении дело начальника Ленинск-Кузнецкой гормилиции П. А. Пищаева, который в 1932–1933 гг. «занимался присвоением изъятых при обысках ценностей, брал взятки за прекращение следственных дел и освобождение арестованных», однако отделался лишь партийным выговором[109].

С 1931 г. милиция находилась в прямом подчинении ОГПУ-НКВД. Наличие разветвлённого милицейского аппарата позволяло чекистам быстро проводить массовые репрессивные акции. Но поскольку качество милицейских сотрудников было удручающим, под руководством Алексеева в 1934 г. была проведена масштабная чистка этого вспомогательного аппарата. Коррупция и обилие «чуждых элементов» в среде правоохранителей вынуждали власти постоянно устраивать грандиозные чистки, изгоняя в ходе очередной кампании значительную часть милицейских работников. В начале 1931 и начале 1932 г. крупные чистки сильно перетряхнули начальствующий состав милиции Запсибкрая[110]. Тем не менее перелома ситуации достичь не удалось: традиция уголовщины в милицейской среде сохранялась и стабильно воспроизводила себя.

Поскольку коррупция цвела пышным цветом, это вынуждало власти постоянно устраивать грандиозные чистки, изгоняя в ходе каждой кампании значительную часть оперработников. Тем не менее начальники городских и районных отделов милиции сплошь и рядом выглядели не менее опасными уголовниками, чем те жулики, за которыми милиционеры охотились. На стол Алексеева одна за другой ложились сводки, из которых следовало, что правоохранительный аппарат, как и в 20-е годы, активно сращивался с преступным миром.

Так, в 1934 г. в организованную шайку новосибирских базарных воров входили местные милиционеры, отвечавшие как раз за порядок на рынке. Старший инспектор мобилизационной инспекции НКВД Иванов организовал вооружённую банду, занимавшуюся квартирными и уличными ограблениями. Участковый инспектор первого отделения милиции Зибров вместе с одним из бригадмильцев также практиковался в вооружённых грабежах. В других городах творилось то же самое, что и в краевом центре. Из общего числа осуждённых за первое полугодие 1935 г. милицейских чинов был один расстрелянный — барнаульский милиционер, совершивший тройное убийство с ограблением[111].

В октябре 1934 г. прокуратура вскрыла существование при Ойротской (Горно-Алтайской) облмилиции «трудового посёлка», в котором содержалось 23 человека, включая детей, арестованных без санкции прокурора и обязанных исполнять принудительные работы в пользу милиционеров. Милицейские рабы обслуживали своих хозяев месяцами, получая лишь хлебный паёк. Наказание виновных было типичным для той эпохи: мундирные рабовладельцы отделались дисциплинарными взысканиями.

Сибирские милиционеры пьянствовали, избивали и грабили арестованных, присваивали вещественные доказательства, а проверки между тем показывали, что «почти во всех подразделениях, как правило, серьёзные преступники бегут из арестных помещений». За 1932 г. из исправительных учреждений края бежало 8,5 тыс. заключённых, или 9 % от их общего числа. За первые 9 месяцев 1933 г. из Сиблага и колоний КУИТУ бежало 12.362 чел.

Очередная грандиозная чистка в милиции затронула не только лиц, сомнительных по части происхождения и политической грамотности, но и массу всяческого жулья. За несколько месяцев Алексеев уволил сотни руководителей и тысячи рядовых милиционеров: с июля 1934-го по 13 февраля 1935 г. было изгнано 65 начальников из краевого аппарата и 436 — из периферийных отделений. Из 501 уволенного милицейского чиновника под суд пошли целых 118. За второе полугодие 1934 г. среднего и высшего начсостава было осуждено 84 чел., за первое полугодие 1935-го — тоже 84 (среди их вин преобладали нарушения законности и корыстные преступления). Что касается рядового состава, то его тоже крепко почистили, уволив примерно 30 % [112].

Но, конечно, милиция оставалась правой рукой ОГПУ-НКВД, помогая очищать социалистическое общество от «вредных насекомых». Голодные крестьяне за растаскивание колхозного имущества осуждались тысячами, причём в превращении арестованных за воровство в «хищнические» и «саботажнические» антисоветские организации активное участие вместе с милицией принимали органы ОГПУ-НКВД. Хищения расценивались властями как враждебные политические акты. Один из начальников политотделов МТС подчёркивал, что воровство в колхозах являлось главным элементом сопротивления классового врага. За хищения по краю с августа 1932-го по 1 февраля 1933 г. по «закону о колосках» было осуждено 6,2 тыс. чел., а с 1 февраля по 15 августа 1933-го — 7,4 тыс. чел. В течение 1934 г. за хищения арестовали и судили ещё больше — 19.088 чел.

Борьба с люмпенами в основном лежала на милиции. За второе полугодие 1933 г. ею было «изъято и осуждено» 1.814 человек, отнесённых к категории «социально-вредного элемента», а за второе полугодие 1934 г. — уже 3.381 человек. Почти половина «изъятых» пришлась на Новосибирск. Осуждением этой криминальной прослойки занимались чекисты. Всего за 1934 г. тройкой полпредства ОГПУ было осуждено 8.322 представителя «социально-вредного элемента», затем темпы очистки резко снизились: за первый квартал 1935 г. таковых осудили 809 чел., за первые три недели апреля 1935 г. — 261 чел. Новый сильный удар по криминалу с помощью внесудебных органов будет нанесён в 1937-м.

Общая уголовная преступность в советские времена росла стремительно: если в 1913 г. в Новониколаевске было зафиксировано 1.501 преступление, то в 1933 г. (при вдвое большем населении) — 9.763. За первый квартал 1934 г. в крае было зафиксировано 145 случаев убийств из классовой мести — эта цифра выглядит преувеличенной, поскольку в 1935 г. она оказалась многократно меньше[113]. Однако на селе действительно нередко были случаи расправ с активистами, проводниками коллективизации и налоговых кампаний.

Организованная преступность в 30-х годах процветала, так что в середине 1930-х гг. жители крупной ст. Тайга Томской железной дороги были вынуждены, опасаясь грабежей, на ночь забирать свою скотину в дома. Постоянным покушениям подвергалось колхозное и государственное имущество. Летом 1934 г. вооружённые алтайцы и казахи, объединённые в банды, в Усть-Канском аймаке Ойротской автономной области угоняли лошадей и грабили табунщиков, причём преследование этих шаек чекистами было малоуспешным[114].