Узнав от Егорушки, что янтарь в чрезвычайной моде во Франции, Маша пожелала остановиться в ближней деревушке, жители которой промышляли изготовлением и продажею изделий из сего минерала, и более чем задешево накупила ожерелий, серег, браслетов, винных кубков из янтаря, как темного, почти черного, так и медово-желтого и даже рубиново-красного.

Егорушка и тут сгодился. Он объяснил Маше, что просвечивающий янтарь (бастард), особенно если в светлой массе его заключены какие-нибудь древние насекомые, по цене считается дороже прозрачного и непрозрачного на целую треть, и помог несведущей своей спутнице выбрать наилучшие вещи из богатого собрания янтарей, которое представила им пожилая курносая немка в чепчике, владелица лавочки. Егорушка сразил ее глубиною знаний, поведав, что вычитал у Плиния[41], будто римлянам был известен способ окраски янтаря в красный цвет и такой окрашенный янтарь ценился у них на вес золота.

Маша подивилась Егорушкиной осведомленности и узнала, что у его отца было имение в Лифляндии, невдалеке от Риги, на побережье, так что поиски янтаря в балтийских дюнах и волнах были любимейшим развлечением Егорушкина детства. Вслед за этим, конечно, последовало длиннейшее повествование о семье Егора Петровича, о генеалогическом древе графов Комаровских, предки коих, носившие тогда имя простое – Комары, едва ли не были с Олегом, когда он прибивал свой щит на вратах Цареграда[42]; узнала Маша об отце, матери, трех сестрах и трех братьях Егорушки, его любимых племянниках и племянницах, санкт-петербургском и московских домах, о владимирском и тверском имениях – вообще все, что составляло жизнь молодого графа, сделалось ей ведомо, вплоть до того, что он с младенчества был сговорен с некоей особою, да вот беда – никаких признаков взаимной сердечной склонности меж ними не существовало отродясь!

Неведомо, заметил ли Егорушка легкое облачко, затмившее чело Марии Валерьяновны при сем известии, однако же он не позволил себе ни единого вопроса о том, почему и отчего так странно сложилась совместная жизнь молодоженов Корф, расставшихся почти на два года через день после венчания. Конечно, Егорушка чуял что-то неладное, и душа его рвалась между только что зародившейся симпатией к прелестной баронессе и давним восторгом, который вызвал в его душе барон. Маше пришлось вновь выслушать сагу о сражениях бригадира Корфа со злодейским самозванцем Пугачом, однако всего более поразило ее, что Корфа, оказывается, любили друзья и знакомые вовсе не за его лихую воинственность, а прежде всего за мягкость и человеколюбие, ставшие в министерстве иностранных дел притчею во языцех.

Маша сделала большие глаза, услышав сию новость, и Егорушка запальчиво возразил, что ему, мол, доподлинно известно, будто Корф был столь добр, что с трудом мог решиться прогнать пьяного лакея – не то что отправить его отведывать плетей в холодную! «Так я для него значу менее пьяного лакея?!» – подумала Маша, и слезы невольно набежали на ее глаза, однако тут же высохли: наконец-то закралось ей в душу сомнение – а правильно ли поступила она, не последовав совету отца-матери и не поставив мужа в известность о своем намерении его посетить?.. Бог знает, каковы его планы относительно их совместной жизни. Не будет ли он ненужно оскорблен незваным визитом жены, не затруднит ли Маша себе самой осуществление замысла своего – расстаться с бароном без шума и скандалов? Опять же, первая – внезапная! – встреча неминуемо произойдет у супругов в присутствии любезного Егорушки, который, конечно же, не упустит возможности сдать свою попутчицу с рук на руки барону в надежде заслужить его высокочтимое одобрение (тут Маша с трудом подавила приступ нервического хохота), и, явившись нежданно-негаданно, она сама поставит себя в дурацкое положение. А потому в Данциге, где путники сделали дневную остановку, Машенька сочинила письмо следующего содержания:

«Милостивый государь! Покорно исполняя соизволение Ваше, до сих пор оставаясь жить в вотчинном имении, я ныне осмелилась пойти противу приказа Вашего, опасаясь за судьбу нашего брака, а посему спешу уведомить Вас, что в скором времени приеду в Париж и там буду иметь честь покорно ожидать Вашего приговора своей судьбе.

Остаюсь Вашей покорной супругою – Мария Корф.

Писано 17 мая сего года в городе Данциге, Пруссия».

Машенька отродясь не была сильна в эпистолярном жанре, а поэтому, заключив свои растрепанные чувства в сию сжатую фразу, преисполнилась восторга, сравнимого разве с восторгом графомана, накропавшего свое первое сочинение – и еще не получившего презрительной отповеди издателя. Письмо сие казалось ей верхом краткости, изящества стиля и достоинства, а потому она поспешила отправить его с первою же почтою в Париж и еще несколько дней то и дело возвращалась мыслями к сему выдающемуся произведению и повторяла его наизусть едва ли не чаще, чем «Отче наш». Этот детский творческий восторг совершенно затуманил ей голову и не дал подумать о возможной реакции барона… а впрочем, задумайся о ней Маша, она совсем бы пала духом! А пока она весьма оживилась, приободрилась и с радостью предалась вместе с Егорушкою созерцанию примечательностей в пути.

* * *

Еще во Франкфурте до путешественников дошли слухи, будто впереди на дороге пошаливают. Мол, разбойники разбили почту, зарезали почтальона и забрали несколько тысяч талеров, а письма выбросили в реку.

Первым впечатлением Маши, конечно, был ужас, а вторым – горячая надежда, что в сей злополучной пачке было и ее послание. Она втихомолку молилась об этом весь последующий день, пока карета не остановилась у небольшой корчмы, ворота которой были украшены надписью красными буквами. Егорушка проворно сбегал прочитать, а потом сконфуженно объявил, что сие – предупреждение для всех приезжающих, чтобы они берегли свои чемоданы и сундуки, находящиеся сзади карет, ибо в округе завелись конные и пешие разбойники.

Сойдя в столовую наутро, Маша нашла Егорушку о чем-то оживленно беседующим с корчмарем, а дормеза своего сперва и не признала. Все вещи: узлы, сундуки, короба, ранее тщательно увязанные на запятках, были теперь перемещены на крышу кареты, отчего она значительно выросла в высоту. Егорушка пояснил, что сделано сие из соображений безопасности: дабы разбойники на скаку не могли рассечь ремни, придерживающие вещи сзади дормеза, и поживиться тем, что упадет. До верху же кареты им будет непросто дотянуться даже с коня, так что, даст бог, путники успеют миновать опасное пространство. По совету хозяина были приняты еще некоторые меры предосторожности: Егорушка с Данилою сели по обе стороны от Маши, к окнам, держа наготове по нескольку золотых монет; кучеру же Васеньке приказано было не останавливаться ни при каких обстоятельствах – разве только ежели собьет его с облучка вражья пуля.

Отъехав несколько миль от корчмы, оказались под сводами тенистого дремучего леса, совершенно и во всем напоминающего приют либо фей, гномов и лесных чудовищ, либо страшных разбойников. Ветви трещали и скрипели, цепляясь за высоко уложенную поклажу, и Маша подумала, как бы сам лес не ограбил ее прежде этих самых злодеев.