– Здесь я команданте, понятно тебе?

Больше никто возражать не осмелился.

Мы с Сантьяго слышали, как женщины за стеной пыхтят, тащат по полу коробки, шелестят пакетами. Вся эта возня продолжалась примерно час. Потом они ушли, а Генеральша принялась что-то с треском ломать. Я недоумевала, что могло остаться несломанного и неразбитого в моей квартире, ведь первым делом банда Генеральши разнесла ее в щепки, и все же каждый звук разбитой о каменный пол тарелки или чашки болью отдавался в моем сердце. Как видно, зря я надеялась потихоньку пробраться в свой бывший дом, чтобы спасти документы и что-нибудь из маминых вещей. Мне даже пришлось зажать себе рот ладонью, чтобы не завизжать от бессильной ярости. Несколько раз Сантьяго пытался увести меня в гостиную, но каждый раз я вырывалась и даже попыталась в бешенстве пнуть кровать, однако вовремя удержалась из страха, что меня услышат. Черт бы побрал этих революционеров, ведь они отняли у меня даже право кричать!

Да, в тот день мне хотелось, чтобы вместо каждой руки у меня был острый железный крюк, и я могла убивать, просто размахивая руками, как адская ветряная мельница. Увы, я ничего не могла сделать и только крепче стискивала челюсти от бессилия – стискивала до тех пор, пока не сломала большой коренной зуб. Выплевывая на пол осколки эмали, я мысленно обложила в три этажа страну, которая отторгала меня, изгоняла прочь. А ведь я все еще ее любила, хотя и перестала быть ее частью. Но рядом с любовью во мне росла ненависть – острая и твердая, как пика, которая пронзала мне внутренности.

Тем временем Сантьяго вышел в кухню и вскоре вернулся с бутылкой вина. Сделав из горлышка хороший глоток, он передал бутылку мне и знаком предложил последовать своему примеру. Я не стала упрямиться и поднесла горлышко к губам. Некоторое время мы молча пили, обретя на время новую точку соприкосновения.

– Ну что, ты все еще думаешь, что я – один из них? Неужели ты вправду считаешь, что я способен на что-то подобное?

Я взяла у него бутылку и залпом допила все, что в ней оставалось.

– Я смертельно устала, Сантьяго, и мне очень страшно.

Он кивнул.

– Мне тоже, Аделаида.

И мы действительно боялись.

Боялись гораздо сильнее, чем в состоянии были вынести.

* * *

В очередной раз меня разбудили звуки стрельбы за окном. Звуки были такими же, как вчера: беспорядочный треск выстрелов и изредка – взрывы. Мне понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, где я нахожусь и как сюда попала. Туфель на мне не было. Кто-то закутал меня одеялом и уложил между подушками. Дверь спальни все еще была закрыта, и я, вскочив, бросилась к туалетному столику. Выдвинув нижний ящик, я убедилась, что завернутые в простыню деньги и документы на месте. Выпрямляясь, я увидела в зеркале свое лицо. Оно обрюзгло, кожа обвисла, взгляд блуждал, так что я сделалась похожа на жабу. Но заниматься собой мне было некогда, и я, так и оставшись в образе жабы, проследовала в гостиную.

В гостиной было чисто и аккуратно – Сантьяго все убрал.

– Они ушли.

– Я знаю, – ответила я и потерла глаза.

– Тогда идем. Думаю, я сумею пробраться внутрь, не взламывая дверь.

– Ты думаешь?.. – В моем мозгу на мгновение вспыхнула безумная надежда.

– Нет, Аделаида, они вернутся. Разве ты не слышала, что сказал этот мужик? Если ты хочешь забрать оттуда хоть что-нибудь из своих вещей, сейчас самый подходящий момент. Эти чертовы бабы устроили в твоей квартире такой бардак, что никто и не заметит, что мы там побывали. А если кто-то и заметит, то, можешь мне поверить, тебя заподозрят в последнюю очередь.

Его доводы показались мне убедительными. Через минуту мы уже были в коридоре; оглядевшись по сторонам, мы остановились перед моей дверью. В руке Сантьяго держал нож для мяса и проволочные «плечики» для платья. Кончиком ножа он открыл замок, а проволокой отжал собачку. Дверь отворилась.

В квартире сильно пахло экскрементами, половина мебели куда-то исчезла. Коробки с мамиными вещами и мои тетради были раскиданы по всему полу. Генеральша переломала и переколотила все, что могла: мой компьютер, обеденный стол, унитаз, раковину. Она выкрутила из люстры и светильников все электрические лампы, а ее спутницы нагадили в углах. Дом, в котором я выросла, превратился в вонючую помойку.

Схватив подвернувшийся мне под руку пластиковый мешок, я наполнила его немногочисленными уцелевшими тарелками. Туда же отправилась фотография моей мамы, сделанная на выпускном в университете, а также два снимка, где она была запечатлена с сестрами в пансионе Фалькон. Сантьяго стоял на страже у двери, и я шагнула к платяному шкафу.

Внутри не осталось ни одного платья, ни одной блузки. К счастью, уцелела спрятанная под полкой для обуви небольшая папка, где лежали документы на квартиру, мой паспорт и мамино свидетельство о смерти. В ящиках письменного стола было полным полно свечных огарков, мои рукописи исчезли, а их место заняли несколько статуэток святых, которым отбили головы. Стараясь не втягивать слишком глубоко пропитавшие всё запахи выгребной ямы, я огляделась и заметила в углу штабель картонных коробок. Они были запечатаны и заклеены скотчем, а на боку толстым черным фломастером были написаны имена тех, кому они предназначались: Эл Уилли (участок Негро-Примеро), Бетсайда (участок Баррио Адентро), Юэснэви Агиляр (революционный отряд Ла Пьедрита) – уродливые, выдуманные имена, безвкусные, вульгарные искажения английских слов, с помощью которых их владельцы пытались придать себе большую значимость и авторитет. Кретины!.. Они не получат ни кофе, ни риса из предназначенных для них продовольственных наборов. Та же самая Революция, которая их освободила, обобрала их до нитки, лишив даже имен. Первым, что они потеряли, было самое важное – достоинство. Потом в дело вступила Генеральша, которая украла предназначенные для них продовольственные наборы и, цинично и ловко используя эти замаскированные под благотворительность взятки, продавала драгоценную еду на черном рынке за двойную или тройную цену. Откровенно говоря, я даже испытала некоторое облегчение, когда поняла, что была не единственной, кого ограбила Генеральша. Мне было приятно сознавать, что в стране, где правит отребье, все крадут у всех.

В библиотеке тоже было пусто, и это меня удивило. Что, черт побери, они сделали с книгами? Для чего они им понадобились? На полках почти ничего не осталось. Куда девались «Сыны праха», «Зеленый дом», «Семейный дух», «Спросите пыль» и другие?.. Только заглянув в туалет, я поняла, что страницы, вырванные из моих Еухенио Монтехи и Висенте Гербаси, намертво забили канализационные трубы. Я молча смотрела на них и, беспрестанно трогая языком сломанный зуб, твердила про себя:

– Не время плакать, Аделаида. Не время плакать.

Слезы ничего не стоили и ничего не решали.

Потом я заглянула в мешок, куда собрала осколки прошлой жизни, и еще раз посмотрела по сторонам. Мама и я были последними обитателями маленькой вселенной, которая когда-то помещалась в этих стенах. Теперь мама была мертва, и мой дом тоже прекратил свое существование. Как и моя страна, которую я когда-то любила.