Грохнул разрыв гранаты, выпущенной из подствольника. кто-то из штрафников, нашпигованный осколками, истошно заорал, катаясь по полу.

Олеся, пригнувшись, поспешила к нему, на ходу расстегивая медицинскую сумку.

Грешок надрывно заорал, непонятно кому и зачем:

– Пулемет стреляет!!! Пулемет стреляет!!!

Гусев дополз до разбитого оконного проема, встал на колени, чуть высунув голову, быстро сориентировался.

опóзеры, числом с роту, пошли на штурм ЦУМа.

Фигурки солдат, прячась за всевозможными укрытиями, упорно продвигались вперед, ведя интенсивный огонь.

Оборону держала изрядно поредевшая рота Никулишина, стянувшего основные силы на первый этаж. Все понимали: стоит только опóзерам прорваться в здание – песенка штрафников спета. В плен никого не возьмут, особенно после недавнего боя и проведенной зачистки. опóзерам есть, что припомнить.

Лютый, стараясь не тревожить ноющую левую часть грудной клетки и руку, перевел автомат на одиночный огонь, пристроил «калаш» таким образом, чтобы вести прицельный огонь.

В прорезь прицела попал какой-то опóзер. Укрывшись в неглубокой воронке с торчащим из нее куском ржавой трубы, он в горячке боя вел злую стрельбу по первому этажу универмага.

Враг был как на ладони. Их разделяли какие-то сто метров.

В подобные моменты Гусев всегда испытывал странное ощущение, которое не мог внятно объяснить. С одной стороны, чувствовал себя вершителем судьбы попавшего на мушку, с другой – понимал, его мишень еще не догадывается о том, что костлявая замахнулась своей косой. Еще секунда – и жизнь оборвется. Грань, отделяющая жизнь от смерти, и вызывала то самое странное ощущение.

Привычно дернулся автомат, звук выстрела потонул в общем грохоте и трескотне. Голова опóзера взорвалась красным, тело сползло на дно воронки.

«Мой», – со злым удовлетворением подумал Лютый.

Быстро поймал в прицел следующего. Тот, низко пригнувшись, бежал к укрытию.

Автомат дернулся, затвор выбросил гильзу. Словно с размаху наткнувшись на невидимую преграду, опóзер нелепо взмахнул руками, роняя автомат, сел на задницу, медленно завалился на бок, скрючился, болезненно засучил ногами.

«Обратно мой», – подумал Лютый, зло стиснув челюсти.

Следующая цель.

Этот, стоя на коленях, менял магазин. Пуля попала ему в грудь, выбила неизменную тучку пыли из одежды. Удар опрокинул опóзера на спину; он так и затих с поджатыми под себя ногами.

«Третий», – мысленно вел свой счет бывший старлей.

Поймав в прицел следующего, Павел нажал на спусковой крючок. Пуля, взметнув мусор под ногами опóзера, ушла в землю. Боец торопливо откатился в сторону. Павел опять нажал на спуск. Снова мимо.

– Везет! – со злым удивлением пробормотал Лютый, ловя в прицел живучего врага.

Минометы продолжали обрабатывать этот участок улицы. Взрывы то и дело взметали вверх многострадальную землю.

Мина угодила прямиком в «везунчика». Исковерканное тело подбросило взрывом, на миг скрыв вставшей на дыбы почвой, вперемешку с кусками асфальта. То, что осталось от еще секунду назад живого человека, упало в дымящуюся воронку.

Гусев удовлетворенно сплюнул вязкую скупую слюну.

Бой продолжался.

В поле зрения попал Клык – сосредоточенный, спокойный, хладнокровно жмущий на спусковой крючок. Неподалеку от него пристроился Наумыч, в его глазах застыла отчаянная решимость. И рядом, живой тенью, вел огонь Грешок. На лице парня лежала печать страха, но пока Огрешков перебарывал свою боязнь.

Внезапно он почувствовал взгляд Гусева и обернулся.

Эта весна для Игоря Огрешкова была особенной – он оканчивал среднюю школу. Его буквально захлестнуло дотоле неведомое ощущение новизны и близких больших перемен, кружа голову, оставляя чувство безграничного, необъяснимого счастья.

Последний звонок, по традиции, отмечали всем классом. Днем на заказанном родителями вскладчину автобусе ездили по всяким памятным городским местам. Откровенная скука мероприятия скрашивалась безудержным весельем, смехом, непривычным видом девчонок. В школьной форме, с бантами они выглядели, как неожиданно повзрослевшие первоклассницы.

Вечером все собрались в снятом опять же родителями кафе, где ждали празднично накрытые столы, сдвинутые вместе.

Проголодавшиеся выпускники, галдя, набросились на еду. Огорчало одно: родители, пристроившиеся отдельно, сразу и безапелляционно заявили – никакого спиртного.

Но, ничего, еще вся ночь впереди.

Казалось, что этой ночью не спит полгорода. Повсюду шарахались пьяненькие выпускники из разных школ. Целая армия таксистов и частников ждала на обочинах или сновала по городу, желая подвезти, подзаработать. Разъезжали молодые парни, жадно высовываясь из салонов авто и предлагая выпускницам прокатиться.

кто-то из девчонок проявлял разумную осторожность, а кто-то, наоборот, – лез бездумно в салон навстречу неизвестности.

Везде группками тусовалась молодежь, доносился разноголосый смех, отборный мат, вспыхивали бесчисленные огоньки сигарет, выстраивались батареи опустошенных жестяных банок, пивных и даже водочных бутылок; где-то бренчала гитара, из забитых под завязку уличных кафе наперебой гремела музыка.

Старшее поколение вспоминало свой выпускной. Те, кто помладше, жили ожиданием своего последнего звонка, а пока приобщались к чужому веселью.

Местами уже вспыхивали конфликты, порой перераставшие в потасовки. Хорошо, если рядом оказывалась полиция, успокаивая горячие головы. А если блюстителей порядка не было, потасовки либо затухали сами, либо под визг девчонок и матюги парней крутились вихрем, пока кто-нибудь не лез разнимать.

Одноклассники Игоря разбились на группки и разбрелись кто куда.

Огрешков оказался в одной из таких компаний, намеренно стараясь быть поближе к Насте Лукьяновой. В нее он был тайно и потому безответно влюблен.

Боясь насмешки или отказа, Игорь держал в себе свои чувства, мучился от неопределенности и в то же время пребывал в состоянии любовной эйфории. А она – яркая, смешливая и совсем не такая, какой была всего лишь год назад, иногда снисходила до Огрешкова с какими-нибудь просьбами или обычными разговорами, тем самым окрыляя несчастного «Ромео».

Заводилой в их классе выступал Антон Юрченко, мнивший себя красавцем и умницей. Чересчур высокое самомнение сказывалось на его отношении к другим. Мало кого из сверстников он полагал ровней себе, потому к большинству ребят относился, в лучшем случае, снисходительно, куда чаще – заносчиво и высокомерно.

Зато девчонки… те просто смотрели ему в рот. И Настя тоже.