Чонхо сядет рядом и положит ему на грудь розовую ракушку – похожую на ту, что была у Дасом, но более нежного цвета.

– Интересные ты себе занятия придумал на ночь глядя. – Мингю переводит взгляд с ракушки на Чонхо, который сейчас смешной такой – высохшие волосы пушатся и торчат в разные стороны, отчего их хочется пригладить ладонью. – Ракушки днем надо искать.

– Это не я, – доверительно шепчут ему, – это Дасом.

Это ты, Мингю думает, был, есть и будешь.

Они возвращаются домой совсем поздно. Дахён скрывается в спальне, отправившись укладывать Давон, которая совершенно отказывается ложиться в кровать. Дасом желает им обоим спокойной ночи и тоже уходит, а Мингю еще долго стоит возле окна в коридоре на втором этаже, потому что из него открывается потрясающий вид на половину Пусана, мигающего бирюзовыми огнями.

Он ведь был в этом городе лишь пару раз. Но запомнил, что такие огни бывают лишь здесь – неоновые, будто голубая кровь, что течет по венам города, который утопает среди гор. Это так безумно красиво – смотреть на тысячи бирюзовых светлячков, чей свет словно плывет в призрачном тумане. Море вдалеке. И пять безымянных звезд, которые в этом мире правят небом по ночам.

У Мингю кружится голова. Он заходит в гостевую комнату, хотя хочется выйти в окно – но только лишь затем, чтобы проверить, не научился ли он все-таки летать, – и долго отогревается в душе. Только сейчас понимает, насколько замерз за последние несколько часов. Сентябрь уже совсем скоро станет октябрем, который вроде бы тоже теплый, но в душе льдом звенит. Потому что чувство такое, что ноября за ним не последует.

Чонхо ловит его у самой кровати, прижимает к себе, снова шепчет на ухо это клятое «спасибо», которым Мингю готов вместо воздуха дышать. Мингю готов, если честно, на что угодно, если это Чонхо. И в то время, когда спасибо говорят ему, Мингю хочется это слово вопить самому, потому что-

смысл на сколах звезд, что однажды потухли, но снова зажглись.

– После всех этих «маяков Вселенной», я прочитал кучу статей, и… Знаешь? – шепчет Чонхо.

– Что?

– Есть звезды, которые называют цефеидами. По их свету определяют расстояние между галактиками. Они – самые настоящие маяки Вселенной. Их свет – путеводитель в вакууме, способ найти конечную точку во тьме. И просто… – Чонхо улыбается, одновременно с этим закрывая глаза. – Наверное, мы цефеиды друг для друга.

– Я… – Мингю давится словами, но дальше продолжить не может. Не потому, что сказать так сложно, а просто не хватает чертовски – его всего не хватает.

– Я знаю, – не дают закончить ему, – я тоже.

Бывает, кто-то заполняет тебя смыслом настолько, что другого смысла ты уже не видишь.

Для Мингю весь смысл теперь лишь в осколках безымянных звезд в чужих глазах.

Солнце слепит глаза так сильно, что Мингю то и дело двигает стул, периодически врезаясь плечом в Дасом, которая бросает на него недовольный взгляд. Дахён поднимает их очень рано – часов в восемь, – объявив, что сегодня они поедут в Камчхон к дедушке. Мингю не особо вслушивается в восторженные визги Давон, которая уговаривает мать «заехать к Маленькому принцу, я хочу проверить, как он там!», потому что голова кружится предательски сильно, и списать все на недосып уже не получается.

«Береги время».

– Ты там бывал когда-нибудь? – спрашивает у него Дахён, заваривая зеленый чай. – Столько пестрых домов! За последние десять лет там провели много мероприятий, нацеленных на облагораживание района, и все жители стали красить свои дома в разные цвета.

– Нет, ни разу не был, – отвечает Мингю предельно вежливо, хотя всем существом концентрируется на ощущении, что комната совсем не на месте.

– Эй, – Чонхо трогает его за плечо, – ты в порядке?

– Конечно, просто немного не выспался, – с легким укором отвечает он, а потом встает из-за стола, вовремя схватившись за спинку стула. – Простите, мне нужно отойти. Скоро вернусь.

Путь до гостевой комнаты не просто похож на бесконечность – кажется, что Мингю попросту умрет где-то по пути. Его накрывает с головой, едва он выходит из столовой. Весь мир растворяется в тумане и делает несколько сальто, пока он поднимается по лестнице. Мингю падает на пол прямо на пороге комнаты и лежит так около минуты, дыша тяжело и так глубоко, что легкие отзываются волной боли, хотя болеть в принципе не должны.

Господи, почему именно сейчас. Почему именно в то время, когда Чонхо должен чувствовать себя максимально счастливым. Почему именно тогда, когда тот обрел полноценную семью, а от Мингю требовалось всего ничего – просто быть рядом.

А он не рядом. Он вползает в ванную комнату и закрывает за собой дверь. Лежит на кафеле, скользит плывущим взглядом по потолку, а потом переворачивается набок, когда понимает, что сейчас захлебнется – собственной кровью. Как иронично. Из носа течет красное – прямо на кафель, – а Мингю в ужасе елозит ладонями по полу, потому что вот этого точно не должно было произойти.

Он пытается подняться, но рука соскальзывает с края раковины, об которую он после бьется головой, когда тянется к коробке с салфетками. Он так ненавидит себя сейчас, боже. Так ненавидит свое тело, которое просто не может держать свое блядское угасание в себе. Которое совершенно все портит и кровью мажет по чужому полу, потому что-

почему?

«Береги время, и оно повернется вспять».

Мингю громко кашляет, и все тело накрывает судорогой. Коробка с салфетками валяется где-то рядом, но у него нет сил достать из нее новых. Он кашляет в свою руку, жмуря глаза; по носу стекают слезы, мешаясь с кровью.

И чувство такое, что это – конец. Прямо здесь и прямо сейчас.

«Береги время».

Ах, так вот в чем дело.

Время – его жизнь. Минуты, часы, дни, в которые он отторгал самого себя и обесценивал каждый свой вздох. Время – взгляды в сторону маяка, который напоминает о смысле. Время – сам маяк, что надрывается светом в попытках вернуть тебе себя. Это крупицы времени, в которых ты тонешь, как в чем-то слепяще ярком, и хочешь быть лучше не для себя, а для кого-то.

(Однажды потухшая цефеида вернула себе свой свет. И место ей теперь не здесь.)

Он может начать сначала, но не тут. И не с Чонхо. Не с Чонхо, который для Вселенной лишь кто-то, кто может помочь затухающему костру стать пламенем до небес снова.

Пошла ты к черту, Вселенная.

У Мингю подгибаются руки, и