Берта оторопела, увидев удаляющуюся по «соленому и мокрому» скорбную спину хозяина.

– Стоять, придурок, куда?! – гавкнула Берта.

Придурок впервые не выполнил команды и продолжал брести в черную водную даль.

«И за что ей это? У других хозяева как хозяева, без выдолбонов: прогулка по расписанию, кормежка по звонку, вязка регулярно. А этот – все по настроению. То гулять в два ночи поднимет, то жрать сутки не дает, то в чувствительный нежный собачий нос начинает засосы свои вонючие ставить, не знаешь, куда морду отвести! То поводком ни с того ни с сего огреет. То молчит сутками, то песни орет. Или того смешнее: посадит напротив и трендит нудно так, будто кошка беременная, и слезу роняет, а ей приходится слизывать с морды его бестолковой, чтобы облик знакомый не терял».

И все же она его любила практически без памяти. Да и как иначе? Пять лет на него, паразита, лучших лет своих положила. Зря, что ли? Сначала таскать за шкварник позволяла, поскуливая из уважения, мол, ой боюсь, боюсь. Это мамка еще объяснила, чтобы они, хозяева которые, по первости попривыкли к тебе, расслабились и начали регулярно и правильно выполнять команды «кушать подано» и «пошли гулять», им надо позволить некоторые штучки-дрючки, типа этой. Потом целый год занималась его дрессурой, чтобы он правильно команды ей подавал, чтобы понимал, когда она села, когда встала, когда препятствие с разбегу взяла, когда и кого за места разные ухватила. А потом-таки повязал он ее с кобелем достойным и стал, можно сказать, приемным отцом ее щенятам, семерым красавцам. Всем пацанам без исключения. Можно сказать, роды принял. Ей пришлось еще его, придурка, успокаивать, пока он ей мешал пуповины перегрызать и последы съедать. Ему, видишь ли, какой-то клубный спец сказал, что у сук от этого великое расстройство желудка приключается, а обмывать приплод в слабо-марганцовой водичке – это значительно правильнее и полезнее, чем давать матери вылизывать. Пещерные животные эти люди, вот кто! В общем, все вытерпела. А когда он бледнеть на третьем щенке начал и рот кривить, еще и вылизывала со лба его глупого испарину, чтобы тут в обморок не грохнулся рядом со щенками новорожденными или, того хуже, не срыгнул на них.

И вот после всех этих лет воспитания, этот, с позволения сказать, хозяин отправился в неизвестное мокрое черное и холодное и, похоже, без нее и навсегда? А ей что, к этой вечно кричащей несчастной возвращаться, а потом по ее прихоти в кровать с ней укладываться и выслушивать угарный бред типа: «Пожалей хоть ты меня, скотина»?

«Эй-эй! Хозяин, гав!» И Берта срывается с места, скачет по воде вслед за Петровичем, делает «фас», наплевав на все условности, и хватает его за рукав куртки.

Петрович от неожиданности роняет камень, большой, тяжелый и плоский, худая шея притягивается к воде. Собака не отстает. Петрович падает на ж…у. Становится очень сыро и холодно.

Чтобы не сидеть в воде по пояс, Петрович встает на четвереньки, потом поднимает пятую точку, голова остается притянутой к воде: интеллигентная шея не в силах вытащить большое, тяжелое и плоское, привязанное к ней на крепком кожаном поводке. Успокоившаяся было, псина, видя столь неприличное ракообразное положение хозяина, опять подозревает неладное и с разбегу прыгает на поднятый к небу хозяйский зад. Петрович рушится лицом в море и наглатывается обжигающей соленой горечи – возможность утонуть реальная. Работают рефлексы. Петрович вскакивает на ноги одним рывком. Кожаная петля соскальзывает с камня…

– Сука, даже утопиться не дала! – канючит Петрович, жалкий и несчастный, мокрый и соленый, бредет к берегу по колено в воде.

Счастливая Берта радостно скачет рядом и лижет ему руки теплым шершавым и бесконечно преданным языком…

1

Ночью на затылке главреда открылось еще одно, а возможно, единственное анальное отверстие. Он ощутил на скате головы, в ложбинке между черепом и шеей, мягкую розетку завершения прямой кишки. Тронул рукой и застонал от ужаса и необратимости происшедшего. Во сне. Но во сне он не знал, что это сон. И судорожно прогонял в воспаленном мозгу остатки мыслей, опасаясь при этом лишнего напряжения, поскольку от такого расклада мозг мог самым естественным образом вывалиться наружу, как не переваренная часть съестного.

«Боже! Боже! Что ж это такое? Срочно к врачу. Но к какому?» Проктолог явно не подходил по месту расположения обнаружившегося отверстия. «Но и на работу с этим как идти?!»

Между тем в голове возникли очевидные позывы, более привычные желудочному тракту.

Срочно надо что-то делать!

– Спасите! – закричал главред и… проснулся.

Надо сказать, что хотя и редко, но подобные сны главреду снились. Не то чтобы обнаруживались различные органы и части тела в непредназначенных для них местах, нет. Происходить могла любая другая несуразица, нелепица. Ну, например, он оказывался первоклассником, которого учительница в наказание почему-то на весь урок поставила раком на учительский стол и периодически в подкрепление своих слов, обращенных к детям, шмякала его указкой по выставленному кверху заду. Можно было бы подумать, что в соответствии с теорией Фрейда таким образом главред выпускал на волю свои самые скрытые желания, которые при таких видениях иначе как гомосексуальными не назовешь. Но ж…а и ее составляющие снились ему не всегда и значительно реже в не длинном, но постоянно пополняемом списке кошмарных снов, пугающих откровенной реалистичностью в полной своей неестественности. Несколько раз у него вырастали жабры и рога. Один раз он квакал, как истеричная жирная серая жаба, надувался и взлетал воздушным шаром с вытаращенными жабьими глазами.

В общем, «бред сивой кобылы», или сокращенно БСК, как назвал эти видения он сам, не имели стержневой привязки по сюжету, но отличались двумя устойчивыми моментами, превращавшими их из БСК в знаки судьбы. Во-первых, обычно снов главред во сне не видел, вернее, не запоминал, возможно, потому, что спал крепко и основательно, как все, что он делал, как ему казалось. Во-вторых, и это особенно портило настроение и беспокоило, наступающий после одновременно дурашливых и кошмарных снов день имел неизменное свойство преподносить из ряда вон выходящие сюрпризы, выбивающие из колеи, приносящие материальные и моральные убытки. То автомобиль ломался, то в лифте застревал, то жена устраивала климактерическую истерию в формате «ты меня не любишь, гад!». Самым мелким несчастьем была потеря перчаток. Вот и на этот раз главред пребывал в самом мрачном расположении духа. И даже больше обычного, по причинам особой аллегоричности безумного сна, в котором явно читался намек на то, что у главреда вместо головы именно это, для чего и перекочевало отверстие нижнего этажа на самый верх. Однако, несмотря на традиционное и обоснованное предчувствие беды, день проходил без эксцессов и неожиданностей, вяло доплыл почти до обеда и тут…

В кабинет практически ворвалась ответственный секретарь.

– Шеф, все пропало! – трагический шепот и ни тени улыбки на лице.

Дородная, пышнотелая, крупногрудая, всегда улыбчивая круглолицая ответсек была в печали. Главред на возглас не отреагировал, традиционно держал паузу, отсекая возможность женской истерии. Хотя на ответсека это было не похоже. Если при ее жизнелюбии и жизнестойкости она позволяла себе подобные заявления – причина была. За десять лет совместной работы это был едва ли третий случай.