— Что ж тут понимать, — задержживая ложку на весу, проговорил полковник. — Суть очевидна. Удобство жизни, комфорт… Машины…

— Но я же просил главную суть! — наседал Юра.

— Облегчение ручного труда.

— Не то, Кузьма Захарович. Сдаешься? — не терпелось Батракову. — Так я тебе скажу проще. Главная суть — убыстрение жизни!

— Что еще за убыстрение? — не понял полковник. — Ну, в общем-то…

— Убыстрение, вот в чем вся суть. — перебил Юра. — Примеры? — спросил он сам у себя и сам же себе ответил. — Пожалуйста, примеры: компьютер… Хотя, нет. Для начала возьмем что-нибудь попроще. Фотографию. Щелк, и готово. Не надо кистью махать, все гораздо быстрее… Или метро, сел и через полчаса на другом конце Москвы. А взять самолет, ракету…

— Мысль. — подал голос скорняк.

— Что мысль? — сбился Юра.

— Мысль всего быстрее.

— Да не лезь ты! — поморщился Батраков. — Не о том же речь… Теперь возьми пулемет. То были стрелы, пики… А тут нажал курок. Или из пушки пульнул снаряд — роты нет.

— Ну, роты не роты… — засомневался полковник.

— При удачном попадании, — поспешил исправиться Юра. — При удачном, Кузьма Захарович, попадании…

Зашедшая на кухню баба Вера тоже заслушалась, стоя с веником в руках.

— Трактор, — перечислял Юра. — Прицепил шесть плугов, пошла пахота. Убыстрение? Так точно. Не соха же. Теперь следи за мыслью дальше. Кран повернул… — Юра поднялся, подбежал к мойке и включил кран. — Пожалуйста, горячая вода, не надо греть, тратить дрова… Тоже убыстрение…

Кран, однако, только зашипел и вода не потекла. Ни горячая, ни холодная. Все дружно засмеялись.

— Неважно, — серьезно сказал Юра. — Суть все равно ясна. Телевизор. Новость в одну секунду во все концы земли…

— А лекарство? — спросила баба Вера.

— Убыстрение лечения, — тотчас объяснил Юра. — Моя теория ко всему подходит, в этом ее сила. Укол, антибиотик, встал, пошел…

— Встал, пошел? — опять влез скорняк. — У меня дядька…

— Причем тут твой дядька?.. Ты еще тетку вспомни… Я про общую суть говорю. Теперь компьютер. На кнопку нажал, пожалуйста — сумма, разность… Миллиарды…

— Мельтешение, — сказал полковник, которому разговор наскучил. — Суета. Все скачет, торопится, а дальше что?

До выхода оставалось часа три, и Родионов, присев к столу, чтобы как-то занять это время, незаметно увлекся. Первое, что он сделал — принялся исправлять имя главной героини. Зачеркивал Ирину и печатными буквами выводил сверху — Ольга. Ольга сказала, Ольга подумала, Ольга вошла, Ольга улыбнулась… Потом перешел к более тонкой и деликатной работе, нужно было как-то затушевать слишком легкомысленное начало повести, утяжелить его, избавиться от излишнего ерничества и пошловатого юморка, потому что, повесть его, по мере продвижения сюжета, все более приобретала черты трагические…

Кто-то тихонько вошел в комнату, остановился на пороге.

— Входи, Надюша, — сказал Павел, не оборачиваясь.

— Звонила она? — спросила Надя.

— Мысленно, — отозвался Родионов, вычеркивая абзац. — Это же просто повесть, вымысел.

— Ну и что он ей сказал?

— Про свое детство…

— Зря. Ему надо было про нее расспрашивать… Если красивая, значит, глупая, а если глупая, то любит, когда про нее говорят. И вообще, надо побольше пустяков наговорить…

— Для читателя, Надюша, неинтересно. Читателя надо за рога сразу брать… Иначе ему скучно.

— Читатели… — усмехнулась Надя. — Им что ни напиши… Поглядите в метро, что читают… «Граф Ковиньяк побледнел и выхватил шпагу…»

— У меня не дрянь, — похватался Родионов. — У меня, как бы тебе выразить… Чистая сказка о любви.

— В конце поженились, я там был, мед-пиво пил, по усам текло…

— А в рот не попало, — согласился Павел. — Отсюда следует, что никакой свадьбы, никакого пира не было. Вымысел.

— А вам, между прочим, шторы пора стирать. И вообще живете вы как-то безалаберно…

— Жизнь писателя известна… — откинувшись на спинку стула, рассеянно сказал Родионов.

— Не пользуйтесь словом «писатель», — поморщилась Надя. — У нас в школе был недавно «писатель». Противный такой, важный… У него рыльник такой еще… Про свое детство читал. У моей бабушки, пишет, были белые разваренные руки. Я как представила, меня чуть не стошнило.

— Знаю! — обрадовался Родионов. — Это он. Толстый, долгогривый, с тростью. Помню я эти сваренные руки. Это же Сагатов, он мне все нервы вымотал…

— Ну а вы, тоже про детство? Как там бедно было и по-сиротски?..

— Ну, не совсем так, Надя, — серьезно сказал Родионов. — Ведь что такое повесть? Что такое вообще художественная литература?

Тут он запнулся, подыскивая нужное сравнение. В эти несколько секунд напряженной паузы, шевеления пальцами и невнятного мычания, он как-то одним взглядом охватил громаду материала, из которого нужно вывести сейчас самое главное, существенное, характерное. Но столько было тут главного и характерного, что он растерялся, не умея выразить это в простой и внятной форме.

— Ладно, скажу проще, — сдался он. — Повесть, это кусок мира, где живут вымышленные люди… Дом…

— Вроде нашего?

— Ну да, допустим, что так. Кстати говоря, наш дом идеален в этом смысле… Хотя, могут не поверить, что в Москве еще есть такие дома, да уж очень он хорош, как образ! Но самое главное — что-то в этом доме должно случиться, что-нибудь необычное и неожиданное: наводнение, пожар…

— Тараканы.

— Что тараканы? — не понял Родионов.

— Ну тараканы ведь живут в доме. Мыши всякие, крысы…

— Об этом упоминать нежелательно. Это ненужный натурализм. Мы же с тобой приверженцы красоты и гармонии. Но самое главное, Надюша..

— Уже было «самое главное». — напомнила Надя. — Наводнение, пожар…

— Ну да, было… Но тут многое самое главное. Что ни возьми, все самое главное… Каждый герой, к примеру, должен быть не просто живым человеком, за ним должна стоять какая-нибудь глубокая идея. К примеру, тот же скорняк, это может быть еще и символ наживы, это же шкурник в переводе со старорусского…

— Папа трудится все время, — сказала Надя. — Его мама и так пилит, что она больше зарабатывает. Не надо зря обижать.

— Извини, Надя… Но честно тебе признаюсь, литература жестокое дело. Не хочешь, да обидишь кого-нибудь. Читатель ценит, когда кого-нибудь обижают… Когда бедную Лизу топят… Или собачку Муму… Или когда любимая женщина доводит невинного человека до крайней черты… У меня вот тоже. Живет-живет человек, не добрый, не злой. Обычный. Умный читатель любит читать про обычные вещи. Ну а талантливый литератор, вроде меня, любит описывать обычные вещи. Мир уютный. Чтобы человеку было там хорошо. Литература — это усмиренная стихия жизни. Туда хочется вернуться… Так-то. Ты понимаешь, о чем я?